Идол липовый, слегка говорящий - Бахрошин Николай
Немного выручил Ефимов. Он привез литр спирта, при виде которого шаманы напряглись и язык старшего брата по этносу мало-мало вспомнили. Даже изобразили нечто колдовское и с бубнами на фоне приспущенного, незаходящего солнца и трепещущего от ветра костра. Была бы у него телекамера, что-то могло бы получиться, но на фото картинки выходили жидкими. Саша навскидку мог бы назвать десяток московских фотографов, у которых подобная съемка уже лежит дома не первый год. За этим опять-таки не стоило ездить и студить на вечной мерзлоте спину, если не поминать остальные части тела…
Крепко поразмыслив над идиотичностью ситуации в целом, Саша вдруг припомнил, что видел дома у коллеги-обозревателя Мишки Бломберга потрепанную книжку хрущевских времен «Сказки и легенды народов Севера». Пока Мишка бегал за пивом, Саша пролистал ее от нечего делать. Ничего себе книжечка, вполне насыщена разными причудливыми легендами с соответствующим этнографическим антуражем. Наверняка книга до сих пор лежит у Мишки, он к книгам относится трепетно, в отличие от всего остального… Таким образом, фактурная основа будущего материала была нащупана:
«И вот мудрый Огы протянул руку к Солнцу и сказал: „Отныне ты будешь светить для всего моего рода!“
«Хорошо, – ответило Великое Солнце», я буду светить для твоего рода! А ты, сволочь, перестанешь за это литрами жрать стеклоочиститель!»
И пошел в свой чум мудрый Огы, и немало пригорюнился по дороге, однако. Что делать, куда еще девать спиртосодержащий продукт, как не внутрь, если в тундре одно стекло на десять дневных переходов собачьей упряжки?
Вот так рассказывает нам древняя, как кости мамонта, легенда маленького народа…
И пусть великим Огы подавится главный редактор!
Аминь!»
Что-нибудь в этом духе, однако…
Гаврилов, если его не устроит, пусть сам отправляется жевать сырую оленину с жидкостью для размораживания замков в качестве аперитива, распалял себя в душе Саша. Вот на это интересно было бы посмотреть, за такое зрелище можно даже «Солнышком» чокнуться!
На следующий день Ефимов определил его на случайный вездеход, тепло и матерно попрощался и похлопал по спине на удачу. Вездеход, урча дизелем, бодро двинулся в сторону вертолетной площадки, оставляя в тундре, как говорят, много лет не затягивающиеся гусеничные следы. Саша трясся на ящиках и коробках, через овальные бортовые окна тундра представлялась бескрайней, и переживать за гусеничные следы казалось здесь таким же глупым занятием, как собирать бумажки на пляже юрского периода.
*
Расслабился он все-таки рановато, в этом можно признаться… На вертолетной площадке Саша познакомился с двумя геологами и выпил с ними нормальной заводской водки. После «солнышков» не так плохо даже в сомнительном исполнении местного разлива.
Геологов звали Петром и Павлом. Саша, конечно, не удержался, сразу поехидничал над таким апостольским сочетанием имен, не без этого. Бородатые геологи реагировали на его подначки добродушно и угощали столичную знаменитость вкусной рыбой домашнего копчения, разложенной на родных «Экспресс-фактах». Видел бы Гаврилов такую популярность пополам с рыбьим жиром, надулся бы от гордости, как индюк, это точно. Ко всему прочему, главный – отчаянный патриот собственной газеты.
Оба геолога были высокие, плечистые мужики звероватого вида. С первого взгляда они показались Саше похожими друга на друга, как братья. Только у Петра борода в рыжину с проседью, а у Павла – более гнедая. С собой везли такие же одинаковые брезентовые рюкзаки и зачехленные ружья. Павел, более общительный и веселый, чем Петр, к тому же оказался горячим поклонником «Экспресс-фактов». Мало того, даже знал научного обозревателя Сашу Кукорекина и с удовольствием его читал.
– А что, хорошая газета, – одобрял он. – Большая, бумаги много, и дешевая, опять же. И почитать можно чего-нибудь и вздрочнуть на картинки, опять же. Не, хорошая газета… Автограф оставишь?
– Без проблем, – пообещал Саша. – Могу прямо на газете. Только, если можно, не там, где ты уже вздрочнул.
Братья-геологи, на столичный взгляд слегка заторможенные, как и все северяне, сначала подумали, а потом развеселились его словам. За это нужно было немедленно выпить. Как и за все остальное.
Вертолетная площадка (назвать ее аэродромом действительно не поворачивался язык) представляла собой голую бетонную полосу прямо посреди тундры. Впрочем, здесь из-за горизонта поднимались туманные очертания сопок, это делало пейзаж не таким плоским. На краю площадки стоял щитовой деревянный дом, означавший собой административное здание, и домик поменьше непонятного назначения, к тому же запертый на ржавый амбарный замок. Неподалеку кренился набок наполовину разобранный вертолет ядовито-рыжего цвета. Его грязно-масленые внутренности были вывалены прямо на бетон, как кишки раненого зверя.
Рейсового вертолета пока не наблюдалось. Борт ожидается только к вечеру, а скорее всего завтра с утра. Так сказала пожилая скуластая буфетчица с откровенно монголоидными чертами лица. А если не с утра – то к обеду точно появится. Или, опять-таки, к вечеру.
К завтрашнему. Может быть. Потому что лететь должен Васька, его рейс по графику, а Васька, известное дело, шалопут, каких поискать. Три раза уже женился, а толку чуть. Поживет как человек год-полтора и снова в шалопутство. А девки мучаются, между прочим, девок жалко, обстоятельно поведала буфетчица, неторопливо раскрывая биографические подробности неведомого Васьки.
Каким образом из многоженства пилота, который, ко всему прочему, шалопут, вытекает график движения рейсовых вертолетов, Саша понять даже не пытался. Ясно было одно: быстро отсюда не улетишь и нужно обживаться.
Сам буфет был деревянной стойкой в углу дощатого зала. На ней – несколько тарелок крупно нарубленных бутербродов с колбасой и сыром. Там же находился большой электрический чайник и, в гордом удалении от всего, пластиковый ценник с лаконичной надписью «10 р.». К чему он относился, Саша так и не понял, бутерброды и чай с кофе широколицая буфетчица продавала по другой цене. Остальной ассортимент под ценник тоже не подходил. За спиной у буфетчицы громоздились деревянные полки, где построились по своему внутреннему ранжиру пачки сигарет, бутылки и банки с пивом и разноцветные, ядовито-синтетические ликеры с яркими этикетками, пропавшие с московских прилавков уже много лет назад. Еще выше, под самым потолком, висело грозное предупреждение: «Крепкие напитки не отпускаются». Словом, бытовой уют все-таки имел место, несмотря на то что водка пребывала под прилавком в бессрочном рабстве и выдавалась только в знакомые руки и с подпольной наценкой.
Местный летный мужик в синей фуражке и телогрейке с оторванными рукавами поверх голубой десантной тельняшки скептицизм буфетчицы по поводу прибытия Васьки не подтвердил, но и не опроверг. Отделался многозначительным хмыканьем. Он неустанно сновал по залу между рядов деревянных скамеек с неудобными спинками. Вид у него был до крайности деловой, но что он делал – оставалось загадкой. Время от времени он нырял в одну из дверей с предупреждающими надписями «только для персонала», потом снова возникал в общем зале, где мотался из угла в угол, суетно, как разболтавшийся маятник. Как понял Саша из разговора геологов, звали его Егорыч. Больше в зале никого не было, и это тоже косвенно подтверждало, что борт можно скоро не ждать.
Получив автограф поперек свежей, еще не дроченной страницы, Павел окончательно расчувствовался и купил у буфетчицы вторую бутылку водки угостить столичного журналиста, раз выпала судьба встретиться со знаменитостью. Знаменитость кривляться не стала и с удовольствием угощалась. А геолог рассказал, что из творчества Саши Кукорекина ему особенно запомнился репортаж, как тот, в составе научной экспедиции, поймал в Уральских горах снежного человека, подманив его тухлой рыбой с расстояния десяти километров и набросив на него с верхушек деревьев рыболовецкую сеть с траулера.
– Слушай, он что, действительно так любит тухлую рыбу, что с десяти километров на нее идет? Далеко все-таки… – доверчиво поинтересовался Павел.
