Александр Варго - Гример
По первому времени увлекало, а потом не по себе стало. Почувствовал, что я сам словно частичку души у своих клиентов краду или, что страшней, наоборот, часть собственной души им отдаю – и ничего, кроме денег, взамен не получаю. А потом халтура подвернулась. Петруха, с которым мы в одном дворе росли, в одном классе учились, в морг пригласил разовый заказ выполнить. Их штатный гример за работу не взялся, сложная, а родственники не хотели в закрытом гробу хоронить. Работу за ночь сделал практически по одной прижизненной фотографии. Пришлось парню лицо восстанавливать, восковые отливки делать, пудрить их, гримом подмазывать… Но вышел покойник по высшему классу живее всех живых. Хотя, честно говоря, это уже не покойник был, а его скульптурный портрет в моем исполнении.
Ну а дальше сами знаете, как это случается с хорошим мастером. Один потенциальный заказчик друзей спросил, кто-то из тех, кто со мной дело имел, порекомендовал, и никакой специальной рекламы не потребовалось. Слухами земля полнится. А морг, где Петруха патологоанатомом работает, необычный – сюда со всего города свозят тех, кто не дома, не в больнице умер, а скажем, на улице или в магазине, кого машина сбила. Потому заказов у меня хватает. Обычно родственники, если деньги у них есть, расплачиваются, не скупясь. Ведь от смерти всякий откупиться спешит. В душе думает: если поскуплюсь, если ей должен останусь, она раньше положенного за мной придет. Сам я так не считаю. У каждого свое время. Его ни ускорить, ни отодвинуть невозможно ни за какие деньги.
Особенно же мне материал, с которым я работаю, нравится. Другие предпочитают холст, мрамор, цветное стекло для витражей, бронзу и даже золото в произведения искусства превращать, но это все по большому счету ерунда по сравнению с человеческим телом – самым совершенным и самым дорогим материалом на Земле. Со мной в этом смысле разве что мастера татуировки сравниться могут. Но у них другое – они лишь дополняют человеческую кожу, нанося на нее рисунок. Я же возвращаю душу в умершее тело, хотя бы на время прощания с родственниками и друзьями, но возвращаю. А это дорогого стоит. Люди не хотят смотреть в лицо смерти, им и в трупе подавай того, кого они знали при жизни. Близких людей не обманешь, они видят, кто перед ними в гробу лежит: родной человек или бездарно разрисованная кукла. Тут, в морге, я и понял, что настоящий мастер и рисовать на людских лицах есть мое призвание. Человек должен делать то, что умеет делать лучше других, то, чего никто другой, кроме него, не совершит. Иначе зря проживешь на земле. Вы хоть раз пробовали уловить и передать на словах, на бумаге, на холсте то, что было душой? То-то же, это не каждому дано. А я умею… Или мне казалось, что умею? Теперь даже не знаю.
Наши «лемуры» только с виду неповоротливые, а своему делу обучены. Одели клиентку в строгое черное платье на «раз-два-три»; я даже сигарету на крыльце докурить не успел, как толстая тетя Клава в застиранном синем халате с уважением к моей персоне произнесла:
– Марат, можете приступать. Она готова.
Сперва в морге младший обслуживающий персонал пытался называть меня по отчеству и при этом на «ты». Но в этом отношении я быстро навел порядок. Пусть будет одно имя без отчества, но зато на «вы». Надо уметь держать дистанцию. Один раз сдашься, второй – и не заметишь, как с этими «лемурами» начнешь по ночам медицинский спирт бухать.
Петруха знал – я страшно не люблю, когда во время работы мне смотрят под руку, а потому клиентка уже ожидала меня в небольшой комнатке, негласно отданной мне руководством больницы для работы. Патологоанатомы туда без дела не совались. Покойница лежала в дорогом гробу на больничной каталке. Сияли начищенные до зеркального блеска латунные ручки, матово переливался вишневый лак. Я даже пощелкал ногтем по блестящей поверхности. Гроб был сделан из настоящего дерева – не из штампованного пластика. Да и ручки – настоящее литье. Было бы стыдно подкачать со своим умением перед великолепием столярной работы.
Ярко вспыхнула бестеневая лампа под старым сводчатым потолком, залила безжизненным светом красивое, но уже тронутое печатью смерти лицо женщины. Я разложил на низкой полке баночки с гримом, наборы теней, тушь, кисточки. На этот раз предстояло работать без фотографии.
Вам приходилось когда-нибудь долго находиться наедине с покойником, особенно ночью – один на один? Тогда вам должно быть известно это тревожное чувство, когда в любую чертовщину готов поверить. Ты глядишь, всматриваешься в мертвое лицо и подсознательно пытаешься отыскать в нем признаки жизни. Кажется, что мертвец все слышит, все понимает и даже пытается взглянуть на тебя из-под сомкнутых век. Пока не отрываешь взгляда, он мертв, но стоит отвести на пару секунд глаза или просто моргнуть, как тут же замечаешь – веко у мертвеца чуть приоткрылось, и вот уже под ним поблескивает глазное яблоко, чернеет зрачок. Он смотрит на тебя! Или же пальцы чуть изменили положение. В хитрой усмешке приподнялся уголок губ. Вы готовы поклясться, что этой улыбки раньше не было. Вы точно помните, что веки были плотно сомкнуты, а теперь они приподняты, виден глаз… И это реальность, соединяющая два мира: мир живых и мир мертвых.
И сколько Петруха по старой дружбе ни пытался мне втемяшивать, что все это остаточные явления угасающей на уровне обмена веществ жизни, химические процессы, протекающие в мертвом теле, спонтанные сокращения мышц и увядание тканей… Я не поверил ему и не верю до сих пор. Жизнь не может бесследно уйти из тела, пока оно существует.
Я даже не знал имени своей клиентки. Конечно, можно было пойти к Петрухе и посмотреть в документах. Ведь имя многое значит. Ольги выглядят по-другому, чем Дарьи, и совсем уже не похожи на Валентин. Каждое имя кладет свой отпечаток на лицо, особенно женское. Ведь женщины при жизни умудряются выглядеть не совсем так, как сотворила их природа: краски для волос, макияж, тренировки перед зеркалом. Мертвая же незнакомка лежала передо мной такой, какой сотворила ее природа. От первого штриха, мазка кисточкой зависит многое, и я всецело предоставил себя интуиции. Смешивались тона, я накладывал грим в три слоя – так, чтобы ощущалась глубина цвета. Так делают художники, они никогда не работают чистым колером. И лицо оживало. Я даже рискнул нарисовать у женщины на шее тонкую синюю мерцающую жилку, отошел на шаг и залюбовался. Ее нервная прерывистость создавала эффект биения, будто бы кровь пульсировала в ней. В последнюю очередь я занялся губами. По большому счету, от формы их уголков, от изгиба их линии зависит выражение лица. Ну и от разреза глаз, конечно, тоже.
Покойникам нельзя придавать отрешенное выражение лица, не надо изображать и скорбь. Если это мужчина, то лучший выход – придать выражение задумчивости, словно бы человек видит и слышит что-то очевидное для него, но недоступное другим. А вот женщине, особенно нестарой, в гробу лучше всего таинственно улыбаться, как Джоконда, неуловимой загадочной улыбкой. Такой она и запомнится всем, кто придет на похороны. Что я и сделал, при моем-то умении это несложно. Несколько четких, выверенных движений, и безжизненные губы чуть заметно изогнулись, будто ожили.
Привести в порядок руки – это уже не работа, это рутина. Имелся бы у меня подмастерье, как бывало в Средние века, поручил бы это дело ему. Немного тонирующего крема, и мертвенная белизна исчезла. Я перебрал несколько пачек искусственных ногтей и остановил свой выбор на перламутрово-розовых, по цвету менее насыщенных, чем губы. Полтюбика клея, и вот они уже стали частью образа незнакомки.
Во время работы я никогда не смотрю на часы. Мозг сам отсчитывает время с точностью до минуты. Интуиция сработала четко. Времени до приезда мужа клиентки оставалось ровно на одну сигарету.
Муж оказался человеком пунктуальным. Приехал минута в минуту. Сам, несмотря на «разобранный» вид, сидел за рулем. Покрасневшие от бессонницы глаза излучали странную энергию, будто бы отчаявшийся человек внезапно обрел надежду. Такое выражение мне приходилось наблюдать не часто; его можно встретить за карточным столом, когда игроку нежданно-негаданно фартовая карта приходит из прикупа, а он боится испугать удачу и не хочет выдать себя партнерам по игре. Вот тогда взгляд и предает игрока.
Мужик выглядел состоятельным. Одни его шмотки тянули как минимум тысячи на полторы баксов, и это не считая часов, запонок и заколки для галстука.
– Здравствуйте, – негромко и с приличествующей долей скорби в голосе произнес Петруха из-за моей спины.
Обычно он приветствовал людей фразой «добрый день», но обращал ее только к коллегам. По отношению к клиентам-заказчикам она звучала бы бестактно.
Мужчина кивнул и отстраненно поинтересовался:
– Она готова? – словно бы речь шла о том, успела ли собраться его супруга для поездки в театр.
– Все в лучшем виде, – Петруха многозначительно глянул в мою сторону, – у нас лучший гример во всем городе. Постарались.
