Гильермо дель Торо - Штамм. Закат
Тук-тук-тук…
Низкий гул стал заглушать биение сердца.
Сетракян хорошо знал, что это такое: прелюдия к забвению, к пробуждению в операционной. Если только в операционных еще кто-то работал…
Негнущимся пальцем он выудил из коробочки белую таблетку. Нитроглицерин купировал приступ стенокардии – лекарство расслабляло стенки сосудов, которые несли кровь к его сердцу, отчего сосуды расширялись и возрастал приток кислорода. Сетракян положил пилюлю под сухой язык.
Сразу же возникло ощущение сладкого покалывания. Через несколько минут гул в сердце утихнет.
Быстродействующая таблетка приободрила Сетракяна. Сомнения, угрызения, плач и скорбь – все это лишнее, пустой расход умственной энергии.
Вот он, здесь, пока еще живой. И Манхэттен, который принял и приютил Сетракяна, Манхэттен, растрескивающийся изнутри, взывает к нему.
Прошло уже несколько недель с того момента, как «Боинг-777» совершил посадку в аэропорту имени Джона Кеннеди. С того момента, как явился Владыка и разразилась эпидемия. Сетракяну все стало ясно наперед, едва лишь до него дошли первые вести о приземлении, – ясно так отчетливо, как иные внутренним чутьем постигают смерть любимого человека, заслышав в неурочный час телефонный звонок.
Новость о мертвом самолете облетела весь город. Всего через несколько минут после благополучной посадки в «боинге» отключились все системы, и лайнер, темный и мрачный, замер на рулежной дорожке. Люди из Центра по контролю и профилактике заболеваний вошли в самолет в защитных костюмах и обнаружили, что все пассажиры и члены экипажа мертвы. Мертвы все, за исключением четырех «выживших». Эти выжившие отнюдь не были здоровы, – наоборот, по воле Владыки синдром их заболевания лишь усилился. Сам Владыка прятался в гробу, помещенном в грузовой отсек самолета, – монстра доставили через океан с помощью богатого и влиятельного Элдрича Палмера, обреченного человека, который решил воспротивиться смерти и вместо нее вкусить вечной жизни, выторговав бессмертие за утрату человечеством контроля над собственной планетой. Инкубационный период длился всего день, после чего в мертвых пассажирах активировался вирус, трупы встали с секционных столов и вышли на улицы города, неся с собой чуму вампиризма.
Сетракян понимал, каков истинный размах чумы, но весь остальной мир отвергал чудовищную правду. Вскоре после того злосчастного события еще один самолет выключился сразу после посадки в лондонском аэропорту Хитроу, замерев без признаков жизни на рулежной дорожке по пути к трапу. Самолет «Эр Франс» прибыл в аэропорт Орли мертворожденным. То же произошло в токийском международном аэропорту Нарита. В мюнхенском международном аэропорту имени Франца Йозефа Штрауса. В известном на весь мир своими мерами безопасности аэропорту имени Бен-Гуриона в Тель-Авиве, где антитеррористическое подразделение спецназа взяло штурмом темный самолет на посадочной полосе, обнаружив лишь, что все сто шестнадцать пассажиров мертвы или ни на что не реагируют. И тем не менее никто не объявил тревогу, никто не отдал срочные приказы обыскать грузовые отсеки или уничтожить самолеты на месте. Все происходило слишком быстро, и бал правили дезинформация и неверие.
Так и шло. Мадрид. Пекин. Варшава. Москва. Бразилиа. Окленд. Осло. София. Стокгольм. Рейкьявик. Джакарта. Нью-Дели. Некоторые наиболее воинственные и параноидальные режимы поступили вполне правильно – немедленно объявили в аэропортах карантин и окружили мертвые самолеты войсками. И все же… Сетракян не мог отделаться от подозрения, что эти безжизненные самолеты – не столько попытка распространить инфекцию, сколько тактическая уловка, дымовая завеса. Лишь время покажет, прав ли он в своих подозрениях, но, честно говоря, этого времени, драгоценного времени, оставалось слишком мало.
Сейчас у изначальных стригоев – вампиров первого поколения, жертв рейса компании «Реджис эйрлайнс» и их близких – пошла вторая волна созревания. Они постепенно привыкали к новому окружению и новым телам. Они учились приспосабливаться, выживать и преуспевать в своем выживании. Вампиры наступали с приходом ночи – в новостях сообщалось о «беспорядках», охватывавших большие участки города, и это было отчасти правдой: грабители и мародеры бесчинствовали прямо среди бела дня, – однако никто из комментаторов почему-то не отмечал, что настоящего пика их активность достигала по ночам.
Насилие вспыхивало повсеместно, и инфраструктура страны начала разваливаться. Поставки продуктов питания были нарушены, товары поступали в торговые сети с перебоями. Все больше и больше людей исчезало без следа, а в результате доступная рабочая сила сокращалась, и вот уже некому стало восстанавливать энергоподачу при отключениях электричества и возвращать людям свет после вынужденных затемнений. Кривая реагирования полицейских и пожарных пошла вниз, а кривая самоуправства и поджогов – наоборот, вверх.
Пожары разгорались, грабежи не утихали.
Сетракян разглядывал свое лицо в зеркале, страстно желая хотя бы мельком увидеть молодого человека, таящегося в отражении. Может быть, даже мальчика. Он подумал о юном Закарии Гудвезере, который сейчас был с ним – там, дальше по коридору, в свободной спальне. И странное дело: ему, старику, находящемуся в конце жизненного пути, стало очень жаль этого мальчика, всего-то одиннадцати лет от роду, детство которого уже закончилось. Мальчика, впавшего в чудовищную немилость. Мальчика, за которым охотилась немертвая тварь, занявшая тело его матери…
Сетракян неуверенной походкой прошел по своей спальне, минуя то место, где обычно одевался, и едва ли не ощупью нашел кресло. Опустившись в него, он прикрыл лицо рукой в надежде, что головокружение быстро пройдет.
Большое горе вселяет в человека ощущение полного одиночества; это чувство просто обволакивало Сетракяна. Он скорбел о своей жене Мириам, умершей много лет назад. Несколько сохранившихся фотографий давно вытеснили из памяти Сетракяна ее реальный облик. Он часто разглядывал снимки. У них было странное свойство: они словно бы вмораживали образ Мириам в давно ушедшее время, а вот истинную сущность ее нисколько не передавали. Мириам была любовью всей его жизни. Аврааму невероятно повезло; порой он лишь усилием воли заставлял себя вспоминать об этом. Он ухаживал за прекрасной женщиной, а потом женился на ней. Он видел красоту, и он видел зло. Авраам был свидетелем всего лучшего и всего худшего в прошедшем столетии и пережил все. Теперь он стал свидетелем конца.
Сетракян подумал о Келли, бывшей жене Эфраима, с которой встречался всего дважды: один раз в жизни и еще один – уже в смерти. Сетракян понимал боль Эфраима. И он понимал боль этого мира.
Снаружи послышались глухой удар и треск – в очередной раз столкнулись машины. Далекие выстрелы… Настойчивый вой автомобильных сирен и упорные трели охранной сигнализации, на которые никто не реагировал… Вопли, пронзавшие ночь, были последними криками рода человеческого. Грабители не только отбирали личные вещи и завладевали собственностью – они отбирали души. И не просто завладевали собственностью – они завладевали собственно людьми.
Руки Сетракяна бессильно упали на каталог, лежавший на маленьком приставном столике. Каталог «Сотбис». До аукциона оставалось всего несколько дней. Это не случайность. Ничто в происходящем не случайно – ни недавнее солнечное затмение, ни военные конфликты в заморских странах, ни экономический кризис. Мы падаем в строгом порядке, как костяшки домино…
Сетракян взял в руки каталог аукциона и нашел нужную страницу. На ней, без какой-либо сопровождающей иллюстрации, шел текст о древнем фолианте:
Occido lumen[2] (1667). Полное описание первого возвышения стригоев и доскональные опровержения всех доводов, высказываемых против их существования, переведенные покойным раввином Авигдором Леви. Частная коллекция. Украшенная рукопись, оригинальный переплет. Осмотр по договоренности. Ориентировочная цена 15–25 млн долларов.
Именно эта книга – сама книга, не факсимиле и не фотокопия, – была чрезвычайно важна, чтобы понять врага человечества – стригоев. И одолеть их.
В основе «Окцидо люмен» лежало собрание древних месопотамских глиняных табличек, впервые обнаруженных в 1508 году в одной из пещер горной системы Загрос. Таблички, чрезвычайно хрупкие, исписанные текстами на шумерском языке, покоились в кувшинах. Некий богатый торговец шелком купил эту коллекцию и повез таблички через всю Европу. Торговца обнаружили задушенным в его собственном доме во Флоренции, а склады, принадлежавшие ему, кто-то поджег. Таблички, однако, уцелели – они перешли во владение двух некромантов: знаменитого Джона Ди и куда менее известного адепта черной магии, оставшегося в истории как Джон Сайленс.
