Стивен Кинг - Бессонница

Он обдумал ее слова, а потом рассмеялся и обнял ее. Ее губы были сладкими и слегка влажными, как кожица спелого персика. Поцелуй, казалось, прошел по всему его телу, но сильнее всего странное ощущение было все-таки во рту; такое впечатление, что через него пропустили электрический ток. Когда поцелуй закончился, он почувствовал себя возбужденным, как никогда… но одновременно и странно опустошенным.

[А что, если я скажу «да», Луиза? Что, если я скажу, что хочу кувыркаться в постели всю ночь, и может быть, даже дольше?]

Она отстранилась и критически смерила его взглядом, как будто пытаясь решить, правду он говорит или просто храбрится. Одновременно с этим ее руки потянулись к пуговицам на платье. Когда Ральф принялся их расстегивать, он вдруг заметил странную вещь: Луиза вновь выглядела моложе. Не на сорок, конечно, но на пятьдесят – точно, и это были такие пятьдесят… Разумеется, это все из-за их поцелуя, и самое интересное, она, похоже, даже не осознавала, что только что сделала – помогла себе им, если так можно сказать, как раньше помогла себе тем бродягой. И что в этом плохого, собственно говоря?

Она подалась вперед и поцеловала его в щеку.

[Я думаю, для ночных забав у нас еще будет достаточно времени, Ральф. А сегодня мы будем спать, просто спать.]

Он решил, что она абсолютно права. Еще пять минут назад ему очень хотелось заняться с ней любовью – ему всегда очень нравилось это занятие, и с ним давно уже этого не случалось. Однако сейчас возбуждение прошло. И Ральф совсем не жалел об этом. Он знал, куда оно делось.

Луиза пошла в ванную и включила душ. Пару минут спустя Ральф услышал, как она чистит зубы. Было приятно знать, что они у нее еще есть. Следующие минут десять он занимался нелегким процессом раздевания, в чем ему сильно мешали ноющие ребра. Он все-таки умудрился стянуть с себя свитер Макговерна и ботинки. Дальше была рубашка, а пока Ральф безуспешно боролся с ремнем, Луиза вышла из ванной с зачесанными назад влажными волосами и сияющим лицом. Ральф был заворожен ее красотой и почему-то вдруг почувствовал себя слишком массивным и глупым (не говоря уже о том, что старым) для такого везения. На ней была длинная розовая ночнушка, и он чувствовал запах молочка, которым она мазала руки. Это был очень приятный запах.

– Дай лучше я, – сказала она и быстро расстегнула ремень, прежде чем Ральф успел возразить. В этом не было ничего от эротики – просто привычные действия женщины, которой приходилось ежедневно раздевать и одевать мужа весь последний год его жизни.

– Мы снова спустились, – сказал он. – На этот раз я даже и не заметил, как это произошло.

– Я заметила, когда была в ванной. На самом деле я была рада. Мыть волосы сквозь ауру – это как-то не очень удобно.

Снаружи бесновался ветер, он сотрясал дом и глухо выл в водосточной трубе. Они посмотрели в окно, и хотя они уже спустились на уровень краткосрочников и не могли читать мысли друг друга, Ральф был уверен, что Луиза думает о том же, о чем и он: об Атропосе, который сейчас был где-то там, в ветреной ночи, без сомнения, сильно разочарованный тем, как все обернулось, подавленный, истекающий кровью, но все-таки непокоренный – он проиграл, но не вышел из игры. Теперь они могут его называть Одноухим Приятелем, подумал Ральф и невольно вздрогнул. Он представил себе, как Атропос проносится через испуганную, взволнованную толпу, словно взбесившийся астероид, оглядываясь и прячась, крадя сувениры и обрезая веревочки… другими словами, находя утешение в любимой работе. Ральф вдруг поймал себя на том, что сам уже почти не верит в то, что он сидел на этом существе и резал его скальпелем, причем его же собственным скальпелем. И откуда только смелость взялась? – подумал он, но, разумеется, он знал откуда. Вся его смелость крылась в двух бриллиантовых серьгах, которые носил этот маленький монстр. Интересно, понял ли Атропос, что эти сережки стали его самой большой ошибкой. Скорее всего нет. Судя по всему, Док номер три разбирался в человеческих побуждениях еще хуже, чем Клото с Лахесисом.

Он повернулся к Луизе и взял ее руки в свои.

– Я опять потерял твои сережки. Но на этот раз они действительно пригодились. Извини.

– Не извиняйся. Я их уже потеряла однажды, правильно? То есть я с ними уже распрощалась. И я больше не беспокоюсь о Гарольде с Джен, потому что теперь у меня есть друг, который поможет мне и защитит, если что. Правильно?

– Да. Разумеется.

Она обняла его, легонько прижала к себе и снова поцеловала. Луиза замечательно целовалась. Она не забыла, как это делается, и умела она очень многое, как оказалось.

– Давай иди в душ.

Ральф хотел было возразить, что уснет, как только засунет голову под теплую воду, но тут Луиза сказала еще кое-что, что кардинально изменило его решение.

– И не возражай. Ты очень странно пахнешь, особенно твои руки. Так пахло от моего брата Вика, когда он целый день чистил рыбу.

Две минуты спустя Ральф уже был в душе и отчаянно тер руки мочалкой с мылом.

Когда он вышел из ванной, Луиза уже лежала в постели под двумя теплыми одеялами. Она укрылась почти с головой, так что было видно только лицо, да и то, если присмотреться. Ральф поспешно прошел через комнату, поскольку был в одних кальсонах и жутко стеснялся своих тощих ног и брюшка. Он откинул одеяло и быстро нырнул под него, поеживаясь, когда холодные простыни касались его тела.

Луиза пододвинулась к нему и обняла. Он зарылся лицом ей в волосы и наконец позволил себе расслабиться. Это было просто замечательно – лежать в обнимку с Луизой под теплыми одеялами, когда за окном воет обезумевший ветер, сотрясая стекла. На самом деле это и есть настоящий рай.

– Слава Богу, что у меня в кровати мужчина, – сонно сказала Луиза.

– Слава Богу, что это я, – ответил Ральф, и она рассмеялась.

– Как твои ребра? Может, дать тебе аспирину?

– Нет. Я уверен, что утром они опять разболятся, но сейчас все прошло, наверное, из-за горячей воды. – Упоминание о том, что может случиться или не случиться утром, навело его на одну мысль – ту, которая уже очень долго ждала своей очереди у него в голове. – Луиза?

– М-м-м?

Ральфу представилось, как он просыпается посреди ночи, вокруг темно, он очень устал, но совершенно не хочет спать (и это есть, без сомнения, один из самых жестоких парадоксов в мире), а цифры на электронных часах только что поменялись с 3.47 на 3.48. Ночь души человеческой Фицджеральда, когда каждый час кажется таким долгим, что можно успеть построить Великую пирамиду Хеопса.

– Как ты думаешь, мы сегодня уснем? – спросил он.

– Да, – уверенно проговорила она. – Я думаю, что мы будем спать как убитые.