Алекс Норк - Подует ветер

Он тогда так торопился, что порой перебегал через лужайки перед чужими домами, извинительно кланяясь. А потом, слегка задохнувшись, выскочил за угол и увидел в ста метрах от себя уже двинувшийся катафалк, за которым… шел один Гильберт… И он застрял на этом проклятом углу.

Сколько бы он отдал, чтобы догнать тогда и пойти рядом.

На стыд всему городу, погубившему эту пусть странную, но незлобивую работящую женщину, не мешавшую ведь никому.

А он струсил, остался за углом.

И на следующий день, когда Эдд Барток пустил какую-то шутку насчет вчерашних похорон, а Фрэнк бросился на него и завязалась драка, в душе он рад был, что их быстро растащили, хотя нужно рвать все дурное на куски. А теперь этот гад зарабатывает на том, что устраивает панику в городе. Он набрал домашний телефон Эдда, но к телефону не подходили, и он довольно быстро положил трубку. Нет, так тоже нельзя — спускать всех собак на случайного человека. Он вдруг вспомнил всякие глупости: что их дни рождения совпадают, что Эдд никогда не был жадным, бескорыстно помогал подработать другим мальчишкам, сам никогда не торговался за собственный труд… И что он ему скажет? Что нельзя зарабатывать на том, что в городе беда? А Эдд спросит — что именно он, Гамильтон, главный полицейский города, сделал, чтобы ее ликвидировать? Тоже выходило глупо.

И вот письмо.

Фрэнк еще некоторое время потянул, зачем-то заглянув в ящики, где ничего нужного для него сейчас не было, потом быстро начал читать.

Почерк был крупный и разборчивый, но, вместе с тем, очень торопливый.

Милый сын

Прости, пожалуйста. Я уверена, что только в этом — единственный выход. Когда ты совсем повзрослеешь — обязательно поймешь, что тебе это не могло причинить большого вреда. Прости, у меня нет времени.

Было отчетливо видно, как в слове «Твоя» дрогнула ее рука. Она уже была ни там, ни здесь. И ей не хватало времени. Нужно было уходить. Туда. Где она уже переставала быть матерью своего сына.

Гамильтон осторожно вынул письмо из папки, сложил его вчетверо и поместил во внутренний карман полицейского пиджака.

Дома Гамильтон выпил стакан минеральной и бухнулся в кресло. Есть совсем не хотелось. Он собрался выпить еще воды и уже налил в стакан, когда вспомнил, что так и не позвонил сестре и матери. И это уже становилось неприлично.

Подошла сестра.

— А мама? — спросил Фрэнк.

— Ты знаешь, у нее что-то вроде легкого гриппа и она пораньше легла.

— А, ну и к лучшему.

Фрэнк быстро рассказал, что у них творится. Сестра почти все время молчала. И только спросила, как чувствует себя Мэри и положил ли он венок на могилу ее крестной Джейн.

— Положи, пожалуйста, еще один, из красных роз, когда пройдет сорок дней, — попросила она, — я вышлю деньги.

— Не вздумай, — возмутился Фрэнк. — Ей богу, не хотел взваливать на тебя рассказ об этом всем для мамы, но видишь, как получилось. Придется тебе это сделать.

— Ничего, — спокойно ответила сестра.

Фрэнк слишком хорошо знал ее характер, и это спокойствие не обманывало — она будет плакать потом, долго, наверно всю ночь.

Положив трубку, он застыл в кресле.

Надо было встать, переодеться, поесть все-таки, и лечь спать. Со снотворным.

Если нет никаких идей и ничего не можешь сделать, надо просто копить силы на будущее. В последние годы он прекрасно усвоил эту привычку.

Он всегда отлично высыпался после снотворного, но в отличие от обычного пробуждения, приходил в себя в таких случаях не сразу. Нужно было еще пару минут, потягиваясь, посидеть на краю кровати, пройтись вполне бесцельно по квартире, и только потом начиналась обычная зарядка, душ и прочие утренние дела. А главное, голова в это время, как говаривал все тот же Фолби, «должна очувствоваться». Но только он сбросил с себя одеяло, позвонил дежурный из управления и ошарашил: «Укушена насмерть еще одна собака. А в другой части города мальчик, увидев гремучку на своем участке, стрелял в нее из отцовского ружья, но не попал».

— Сейчас буду, — ответил Гамильтон и уже через минуту выскочил из дома.

Вскоре после его прибытия в управление ситуация стала проясняться. Полицейская система заработала вовсю и быстро выяснилось, что стрелявший в змею мальчик приходится родственником одному из сотрудников Бартока.

Гамильтон набрал номер и потребовал главного редактора. Его на месте не было — сказали, что наверно очень скоро будет, потому что домашний телефон молчит.

— Ответственного секретаря давайте, — холодно произнес лейтенант.

— Я слушаю.

— Где та собака, которая была укушена ночью?! Нам необходимо провести экспертизу.

— Видите ли, — неуверенно заговорили на том конце, — это моя собственная собака и она уже похоронена.

— Ничего, мы отроем, — уже ни в чем не сомневаясь, заявил Гамильтон, — сейчас за вами приедет полицейская машина.

— Видите ли, — после небольшой паузы еще менее уверенно произнес голос, —…

— Вижу! Сейчас за вами приедут. Но прежде, чем покажете могилу собаки, дадите расписку об ответственности за дачу ложных показаний — это год тюрьмы, в случае чего…

— Мистер Гамильтон, господин лейтенант! — Тут же заговорил человек. — Мы подневольные люди, вы же понимаете! Я не хотел, и эта собака умерла две недели назад своей собственной смертью.

Гамильтон прикрыл трубку рукой — в комнату ввалился Фолби.

— Все врет противный мальчишка, — поняв вопросительный взгляд начальника, тут же проговорил он. — Ни в кого он не стрелял — этакая маленькая каналья!

— Ну, вот что, — сказал Гамильтон в трубку, нервно вздохнувшую на другом конце, — если через сорок минут Барток не явится ко мне в управление, я направлю официальное донесение в городской суд, и можете не сомневаться — вашу газету закроют, да еще со штрафом, на который уйдет все ваше редакционное имущество!

Город с утра встал в очередь за оружием.

Многие брали по два-три ствола — для себя и членов семьи.

Папаша Тьюберг был в полном восторге, тем более, что люди требовали большой боекомплект, и он уже послал грузовичок за дополнительной партией патронов. Что называется — действительность превосходила ожидания.

— Все как по маслу! — не скрывая своего настроения произнес он, входя в контору. — Битва решена, и мы победили! Только у меня как у Наполеона, ха-ха, во время решающего сражения появился насморк. И, черт возьми, забыл дома платок!

— Вот тебе мой, — Энн протянула ему красивый сине-белый четырехугольник, — он совершенно чистый.