Луиза Хоффман - Дом интриг

Мы рано ушли с танцев. Сара говорила, что не ляжет спать до нашего прихода, так что мне не хотелось, чтобы ей пришлось ждать нас очень долго.

Когда мы остановились на перекрестке, мимо нас проехала машина, в которой сидели Джеф и Рейчел. Джеф поднял руку в знак приветствия, хотя на его лице сохранялось каменное напряжение. Рейчел повернула голову в нашу сторону.

— Ты знакома с Джефом Лангтоном? — удивленно спросил меня Кевин.

— Да, знакома. Я жила несколько дней в отеле, который содержат его родители. — Я говорила как можно спокойнее, однако чувствовала, что плохо владею собственным голосом.

Вечер не удался.

На следующее утро, когда я сняла трубку звонившего в холле телефона, то с удивлением услышала голос Джефа.

— Дженни, можно с тобой увидеться? — В голосе его слышалась настойчивость.

— Извини, Джеф, но я… очень занята.

— Я должен поговорить с тобой.

— Не думаю, что нам есть о чем говорить… с недавних пор.

— Я хочу объяснить, каким образом та история попала в газету.

— Я уже это знаю.

— В том-то и дело, что не знаешь!

— Прошу тебя, Джеф, избавь меня от необходимости выслушивать ложь. Я знаю, что во всем виноват ты.

— Дженни, ты не понимаешь…

Я услышала звук шагов за спиной.

— До свидания.

Положив трубку, я обернулась и увидела Сару.

— Кто это был?

Я не хотела говорить с нею о Джефе. Сердечная рана еще не зажила, а Сара пока не стала близким мне человеком.

— Это миссис Лангтон из «Юной русалки», — соврала я. — Я у них в спешке забыла свои перчатки.

Сара с тряпкой в руке подошла к маленькому столику, на котором стоял телефон.

— Давай я, Сара. По крайней мере пыль протирать я умею.

Она передала тряпку мне. Я протерла поверхность столика и последовала за Сарой в гостиную.

— Сара, у меня родилась чудесная идея.

— Так, так…

— Я решила взять тебя в кругосветный круиз. У нас будет куча времени, чтобы как следует отдохнуть… и сблизиться.

— Это действительно прекрасная мысль, Дженни, и ты даже представить себе не можешь, как я тебе благодарна за это, но как же я оставлю ферму?

— Кевин наймет на время двух-трех работников, и все будет нормально. Я с радостью заплачу им всем.

Печаль появилась в ее взгляде, и она отрицательно покачала головой.

— Спасибо, Дженни, с твоей стороны это так любезно, но я не могу принять твое предложение.

— Почему же? О расходах можешь не беспокоиться. Мы отлично проведем время. Только представь, сколько стран мы повидаем! Несколько месяцев под солнцем на борту комфортабельного лайнера! Танцы, бассейн… Все, что ты не видела уже много лет!

Она зажала уши руками.

— Перестань, Дженни, ради Бога, перестань! Я никогда не гналась за такой жизнью. Она мне не нравится, честное слово! Не нравится! Так что, пожалуйста, не пытайся меня даже уговаривать. Я не изменю своего мнения.

Она выглядела почти испуганной. Мне показалось, что она боится уступить мне, если я буду упорствовать. Но я не стала давить на нее дальше. Было совершенно ясно, что мысль моя ей действительно не по душе.

— Тогда поехали со мной в Лондон. У тебя не будет никаких проблем с деньгами и…

— Нет, Дженни. Я высоко ценю твою доброту, но в Лондон жить не поеду. После стольких лет, проведенных в труде на ферме, столичная жизнь покажется мне откровенно бессмысленной. К тому же я привыкла здесь и по-своему довольна.

— Довольна?! Не верю! Этого не может быть! Я прекрасно помню твой вчерашний испуг, прекрасно помню выражение лица, когда ты говорила о море и о том, что оно зовет тебя.

Она грустно улыбнулась:

— А, не обращай внимания, Дженни… Со мной такое бывает. Говорю честно: никогда в другом месте мне не будет счастья. Почему, как ты думаешь, я так привязана к этому месту? Конечно, я не стану отрицать, что страшные видения прошлого преследовали меня и здесь, но, однако же, они не имеют никакого отношения к тому унынию, которое я начала испытывать в последние годы. Это уныние исключительно из-за неудачи, которую я потерпела в деле, важнее которого для меня нет в жизни. Я потерпела неудачу на своей ферме. Обстоятельства никогда не благоприятствовали мне, но я боролась… и только в последнее время поняла, что не могу выйти из этого дела победителем.

«Кевин был прав, — подумала я. — Это все, что ей нужно от жизни».

Сомнения, однако, не умерли во мне. Мне все еще казалось, что эта ее одержимость всего лишь форма самообмана. А может, и простой страх. Страх перед тем, что не сумеешь жить в другом месте. Страх перед болью, которая может подстерегать на новом месте.

Следующие два дня тянулись бесконечно. Я изо всех сил пыталась сблизиться с Сарой, вывести ее из состояния замкнутости, но, казалось, между нами непробиваемая каменная стена. Постепенно во мне стало оформляться ощущение того, что я появилась в ее жизни слишком поздно. Ее душевная слабость имела глубокие корни, и подсознательно она никак не могла расстаться с трагедиями своего прошлого. Она принадлежала самой себе и утратила способность общения с окружающим миром, человеческие взаимоотношения перестали восприниматься ею как нечто значительное, достойное внимания и умственного напряжения.

Нельзя сказать, что она не пыталась вернуться в мир людей. Пыталась. Но ее вспышки привязанности не находили во мне ответа, а лишь удивляли и смущали. Она знала, что дочь ждет от нее тепла, и старалась симулировать нежность, которой на деле не испытывала и не способна была испытывать. Своими неловкими попытками она только отталкивала меня от себя.

Я доверила свои переживания Кевину, и он меня понял. Он придерживался твердого мнения, что Сара может быть счастлива только наедине с собой.

Как-то мы с ним отправились в Балликейвен за покупками. Он сказал:

— Что ты теперь собираешься делать, Дженни? Поедешь домой?

— Наверно, — ответила я. — Похоже, она ни за что не покинет свое хозяйство.

— Да, упорства и неуступчивости у нее хватает.

— Я думаю, что таким способом она пытается защитить себя. Ее удаление от внешнего мира — это своего рода душевная болезнь. Она боится, панически боится посмотреть жизни в лицо.

Кевин некоторое время молчал, потом заметил:

— Знаешь, Дженни, я с тобой не совсем согласен насчет этого. Да, она замкнута. Возможно, в чем-то она и нездорова. Но здесь ее держит отнюдь не болезнь. Я бы сказал, что здесь ее держит привязанность. Великая привязанность и любовь к обанкротившейся ферме, к старому дому и к нескольким акрам еще оставшейся у нее земли. Это то, ради чего она еще живет. Это то, что имеет для нее значение. Скажу даже так: в этой жизни ничто, кроме фермы, ее уже не занимает.