Брайан Стэблфорд - Лондонские оборотни

Что все это может означать, затрудняюсь предположить. Я очень склонен нанести визит мистеру Харкендеру, чтобы спросить его, не может ли он пролить свет на ваш странный опыт, но у меня есть сомнения насчет того, согласится ли этот человек сообщить мне нечто вразумительное, и если да, то способен ли. Не исключено, я полагаю, он ухватится за вашу историю, как за повод раздуть что-нибудь таинственное. И то, что в деле замешаны вы, может дать ему куда больше оснований позабавиться, чем вам хотелось бы. К несчастью, слухи о ваших приключениях уже начали просачиваться. Думаю, это итог расследования, предпринятого властями Египта. Полагаю, мне не стоит и пытаться держать ваши дела в тайне. Думаю, будет куда лучше прямо и честно обратиться к Харкендеру в надежде, что он ответит такой же честностью и открытостью и согласится рассказать мне начистоту, почему снарядил экспедицию в пустыню, и о своих находках.

Боюсь, пока мне нечего к этому добавить. Я спрашивал нескольких людей о надписи на кольце, включая и Берча, но никто ничего не знает. Подозреваю, что это может быть просто личная вещь, и мы ничего из нее не извлечем. Я упомяну Харкендеру, когда с ним увижусь, что вас пригласил на место его прежних исследований священник-иезуит, но не известно, покажется ли ему такая новость значительной.

Жду, не дождусь вашего возвращения на родные берега. Тогда мы сможем объединить наши усилия, и я включаю в наш союз Остина, чтобы всем вместе предпринять решительную попытку докопаться до сути этого удивительного дела. Сумбура исключительно много, но я верю, что, в конечном счете, оно поддастся объяснению, если мы будем действовать заодно.

Я снова напишу после того, как увижусь с Харкендером, в надежде на удивительную силу пара, которая может поспособствовать тому, чтобы мое письмецо добралось до вас, прежде, чем вы отплывете домой.

Передайте мои лучшие пожелания Дэвиду и мои надежды на его скорое и полное выздоровление.

Всегда искренне ваш

Гилберт.

Часть вторая

Явленное внутреннему оку

Остерегайся, парень, дня в году,Когда луна в серебряной коронеИ не сворачивай с пути к родному дому.И бойся, бойся лондонских вервольфов

Остерегайся, девушка, соблазнаПостигнуть тайну логова волков,В коричневых плащах прекрасных незнакомцев.И бойся, бойся лондонских вервольфов

Остерегайся, мальчик, звёздной ночиИ взгляда нежной девы в платье белом.О волшебстве не думай, не смотри ей в очи,И бойся, бойся лондонских вервольфов

Народная песенка

(Перевод Ю. Асдэ)

1

Удобно усевшись верхом на гребень стены, и болтая тощими ногами, Габриэль Гилл с облегчением вздохнул. Теперь у него было время спокойно и неторопливо оглядеться, что он и сделал с подобающим такому случаю достоинством.

Он увидел дорогу, засеянные поля и фермерские дома. Эти окрестные места всегда были предметом его пристального интереса, но в последние недели интерес этот еще больше возрос, его притягивало то, что лежало дальше, за пределами видимого. Он больше не был обыкновенным мальчиком, как в прежние дни.

Он увидел, как по стене, сосредоточенно перебирая лапками, к нему движется большой паук, и тут же молча приказал ему повернуть и топать обратно. И ничуть не удивился, когда паук изменил направление. Это действие потребовало очень небольшого усилия, но и оно проявило себя. В положенный срок, вне сомнений, он усовершенствуется, распространив свою власть на пчел и нетопырей, мышей и крыс, птиц и кошек… и, в конце концов, на людей.

Когда-то он был просто человек, но не теперь.

Теперь он одержим дьяволом.

Это заключение, он сделал не сразу, но как только озарение пришло, все сомнения отпали. Возможно, конечно, в него вселился не сам Сатана, а демон поменьше, Габриэль не представлял, что, собственно, происходит при одержании, а сестра Клэр, несмотря на свой исключительный интерес к этой теме, часто возникающей в ее проповедях об опасности искушения, не очень-то старалась разъяснять подробности. Значит, в него вполне мог вселиться и мелкий бесенок, один из тех, что пали вместе с Сатаной, но не сам дьявол. Ему-то откуда знать?

Он почувствовал легкий укол, поглядел на руку и заметил на ней кровь. Он натер и расцарапал руку, когда взбирался по внутренней стороне высокой кирпичной стены, окружавшей Хадлстоун Мэнор и его дворы. Габриэль цепко хватался за плющ, который увивал старую кладку, судорожно вздыхая всякий раз, когда стебелек обрывался под его тяжестью. Цемент между кирпичами высох и осыпался, да и плющ не был надежной опорой, но все же карабкался, твердо решив забраться наверх.

Было немного больно, но боль от таких пустяковых царапин не казалась больше такой досадной, как когда-то в детстве. Она, скорее, вызывала приятное чувство легкости, и он задумался, вдруг он когда-нибудь испытает такую боль, что сможет взлететь. Он часто летал во сне и мечтал достичь этого наяву, уверенный — это возможно. Ведь парила же в воздухе сестра Тереза. Ей, конечно, помогал настоящий ангел, но Габриэль был твердо убежден, все, что сделали для нее ангелы, для него однажды сможет сделать его демон.

Его демону нравилось, что он карабкается по высоким опасным стенам и разгуливает во дворе по ночам, потому что и то, и другое строго запрещалось. Габриэль подумал, что, вероятно, его тяга к запретному и позволила демону овладеть его душой. Сестры честно предупреждали об этом, но он не слушал их. А теперь слишком поздно.

Сначала, осознав, что произошло, он не на шутку испугался. Но вскоре привык, и принял это как данность. Ему нравилось хранить тайны, а это была величайшая тайна из всех мыслимых тайн. И, в конце концов, демон, который мог добавить удовольствие к боли, мог оказаться ценным другом в мире, где так легко ушибиться и поцарапаться.

Впервые Габриэль вскарабкался на стену, подначиваемый своим приятелем Джессом Питом, шесть недель назад, незадолго до своего девятого дня рождения. Ему показалось тогда, что это величайшее в его жизни достижение. Не только потому, что лазать по стене было одним из способов самоутверждения, популярных у найденышей, живших в Хадлстоун Лодж, но и оттого, что это впервые позволило ему окинуть взглядом огромный мир, лежащий за стеной. Теперь, всего сорок дней спустя, он испытывал совсем иные чувства, хотя не мог четко определить миг, когда с ним совершилась перемена. Только и вспомнил более давний момент озарения, который мог иметь, а мог и не иметь отношения к его нынешнему состоянию.

Тот первый яркий миг настал для него нынче осенью, когда он вышел из приюта вместе со своими товарищами, чтобы идти в Дом для утренней молитвы. В это утро выпала необычайно тяжелая роса, и повисла на тысячах тысяч нитей паутины. Он пристально рассматривал эту паутину, в изобилии покрывавшую кусты и траву, и внезапно понял, что она была здесь все время, но тонкость и легкость делали ее невидимой. Вот тут-то ему впервые и стало ясно, хотя он вряд ли смог бы выразить это словами, что мир представляется людскому глазу совсем не таким, каков на самом деле. Пауки, которые прежде казались незаметными и бесполезными насекомыми, понял он, образуют вокруг него невидимое воинство.