Рэйчел Кейн - Последний вздох

— Старейший. Я поднес его к свету.

— Ах. — Я вынула бумажку и развернула ее — один тонкий лист, и только одно слово на нем, написанное прямым росчерком чернил, в старинном стиле, но с какой-то тревогой. Если бы он написал это кровью, срочность не могла бы быть более ясной.

БЕГИ.

На мгновение я не могла понять, что это означает, или, может быть, я не желала знать — это не могло закончиться и не закончится. Я сделала резкий, болезненный вздох, заполнивший все легкие, которые больше не использовались… человеческое влияние. Выполнение затронуло меня очень глубоко.

— Ты видишь? — прошептал Мирнин. — Мы оба знали, что это произойдет. Мы знали, что это надвигалось, как бы медленно это ни было. Он организует всё там в отступлении, а мы должны начать наращивать нашу оборону. Сегодня. Сейчас. Мы, возможно, уже слишком опаздываем.

Мой дорогой старый друг. Он казался подавленным, и напуганным, и мне так хотелось бы утешить его, но он был совершенно ужасающе прав. По какой-то причине, Морли — оборванный, грязный вампир, без каких-либо особых навыков, кроме своеобразной удачи в выживании — споткнулся обо что-то, что я пропустила. Что мы все пропустили.

Мы, возможно, уже слишком опаздываем; Мирнин был совершенно прав. Я знала, что это произойдет, в конце концов, я знала, что все к этому и придет. Но теперь, я беспомощно оглядела офис — когда-то жизненно важный, неожиданно ставшие бессмысленными бумаги, на теплое, бережное сияние мира, который я построила вокруг себя. За окнами сгущались тучи, тяжелые, с угрозой, но люди все равно прогуливались по площади города, нормальная жизнь по-прежнему продолжалась.

Но все это было ложью, ужасной и жестокой ложью.

Я взяла телефон и набрала номер, чувствуя себя потерянной и ошеломленной. Мирнин расхаживал по моему самому любимому персидскому ковру, и у меня не хватало смелости сказать ему, чтобы он остановился. Это не имело значения. Ничего из этого не имело значения.

Я позвонила Оливеру, и он взял трубку почти сразу. — Амелия, — сказал он. — Я хотел еще раз поговорить с тобой об этой глупой затее с помолвкой…

— Приезжай, — сказала я, останавливая его. — Чем бы ты ни занимался, бросай это и приезжай сейчас же.

Даже тогда, он колебался секунду, прежде чем сказать, — Что случилось?

— Не телефонный разговор, — сказала я и повесила трубку. Я оперлась ладонями о стол и наклонилась к нему, внезапно почувствовав слабость, словно я голодала месяцами.

Это был шок, древняя и забытая реакция. — Кто еще знает? — спросила я.

— Со мной была Клер, — сказал Мирнин. — И мальчик. Шейн.

Я закрыла глаза. Несчастье на несчастье, стеклянные стены рушатся. Они никогда не защищали никого из нас, в действительности, как бы мы ни притворялись.

— Заставь их замолчать, — произнесла я.

— Но…

Я подняла голову, и знала, что мои глаза светились белой силой, подпитываемой моим гневом, моим отвращением, моим отчаянием. — Заставь их замолчать, Мирнин. Ты знаешь, что должен.

Он пристально посмотрел на меня в безмолвном ужасе на мгновение и покачал головой: — Я не могу, сказал он. — Бог мне свидетель, я не могу сделать это. Не с ней. Мальчик, да, но не с ней. Амелия, должен быть другой способ.

— Иисус, думаешь, если бы он был, я бы не выбрала его? — Я закричала на него, сжала кулаки, борясь с желанием ударить. — Ты сделаешь это. Ты должен. — И я направила свое желание на него, подталкивая таким способом, каким я так редко пользовалась в эти дни. Каким мне так редко приходилось пользоваться.

Его глаза наполнились слезами, и Мирнин раскачивался на месте. Он схватился за спинку кресла и сконцентрировался, но даже при этом, его колени подогнулись, и я услышала издаваемые им звуки боли, когда он боролся, чтобы избавиться от моего влияния.

— Обещай что выполнишь, — сказала она. — У тебя нет выбора.

— Выбор есть всегда, моя красавица. — Его голос был тихим и дрожащим, лишь нить звука в умирающем вздохе. — Именно его ты дала нам здесь. Выбор. Не отнимай его сейчас. Я не поступлю так. Не с ней.

Я могла бы раздавить его дополнительным усилием воли, я делала это раньше, с другими, превращая их в безмозглых созданий, который выполняли мои указания, независимо от их цены. Не всегда приятно то, кем я являюсь. То, что я делаю с другими. В моем положении, милосердие — это последний рассматриваемый вариант, не первый.

Но идея разрушить его, уничтожив суть того, что делало его яркой, лихорадочной свечой блеска, которым он был… Нет. Я не могла этого сделать, так же как и он не мог сделать это с девушкой.

— Хорошо, — сказала я, и освободила его от своего влияния. — Не девушку. Но я не могу позволить им обоим обладать этой информацией, это двойной риск. Ты должен заставить мальчика замолчать.

Мирнин все еще сжимал кресло мертвой хваткой, словно тонущий человек, цепляющийся за пропитанные водой остатки его спасения. Слезы, наполнявшие его глаза, вырвались на свободу, когда он моргнул, и серебряные капли скатились по его щекам. — Это разрушит ее точно так же, — сказал он. — Она любит его, так же сильно, как ты любила Сэма.

Ах, Сэмюель, моя любовь. Я старалась защитить нас обоих, и в конце концов, это ничего нам не принесло, кроме горя и смерти, потери и тишины. Я опускалась на колени у его могилы в течение нескольких месяцев, погружала руки в землю, желая почувствовать что-то. Какой-то намек его веры, что часть человеческой души продолжала существовать и после смерти, даже запятнанные души вампиров.

Кто-то забрал его у меня, из ненависти. И теперь… теперь я делала то же самое, но не от ненависти, а от страха.

И это не в первый раз.

— Сделай это. — Я сказала это ласково, но серьезно.

И Мирнин медленно кивнул. Он поднял шляпу и вышел, опустив голову, плечи резко упали под тяжестью всего, что я только что вывалила на него.

Не было никакого приятного выбора. Не теперь.

Оливер появился в следующее мгновение, проскальзывая в дверь и закрывая ее, несмотря на раздраженные протесты моего помощника. Он носил странную и немного смешную одежду, которую он держал, чтобы смешаться с человеческими жителями, отказавшись от своей собственной естественной симпатии к темным, простым линиям и тканям. Он заметил выражение моего лица, мою натянутую спину, взгляд моих глаз, и пересек комнату, чтобы взять упавший лист бумаги, что Морли послал нам.

Он прочитал его и позволил ему упасть на пол. Не глядя на меня, он сказал, — Значит, это надвигается.

— Да.

Теперь он встретил мой взгляд. — И что ты будешь делать, Амелия? Будешь отступать, как ты всегда поступала?