Энн Райс - Наследница ведьм

Накинув полотенце на плечи, словно шаль, Мона босиком вышла в коридор и, перегнувшись через перила, прислушалась. Песня зазвучала очень отчетливо, намного громче, чем во сне. Веселый женский голос пел по-итальянски, затем вступил хор – его пение, как это обычно бывает на старых заезженных пластинках, больше напоминало птичий гомон.

Неожиданно сердце Моны яростно заколотилось. Она нащупала бант, чтобы убедиться, что он надежно держится в волосах. Потом подошла к ступенькам и сбросила с себя полотенце. Как раз в этот миг из зала большой гостиной в коридор полился тусклый свет. По мере того как она спускалась по лестнице, он становился все ярче. Наконец ее босые ноги ощутили грубоватую поверхность шерстяного ковра. Бросив взгляд вниз, она увидела по-детски торчащие из-под подола рубашки пальцы – точь-в-точь как у ребенка с картинки.

Мона остановилась. И вдруг обнаружила, что у нее под ногами уже не красный шерстяной ковер, а дорожка с восточным узором, очень старая и чрезвычайно тонкая. Она явственно почувствовала, как изменилась фактура ткани. А точнее, ощутила, что стоит на чем-то изношенном и потертом, и двинулась дальше, ступая по голубым и розовым персидским розам. Стены вокруг нее тоже изменились: теперь их покрывали обои, обильно украшенные темной, потускневшей от времени позолотой. Далеко внизу, в холле, из самой середины медальона в виде гипсовых листьев свисала совершенно незнакомая люстра – нечто венецианское, воздушное, как пена. В люстре горели настоящие свечи.

Мона даже почувствовала запах воска. А сопрано продолжало звучать все в том же неизменном ритме, по-прежнему пробуждая в Моне желание петь. Сердце ее, казалось, было переполнено чувствами.

– Дядюшка Джулиен! – тихо вымолвила она, едва не плача. О, такого грандиозного видения у нее еще никогда в жизни не было!

Мона вновь взглянула в сторону холла. Какие восхитительные вещи там стоят!

Высокие створки двери, ведущей в большую гостиную, были распахнуты. В проеме этой двери когда-то стоял убийца ее родственницы, а спустился он туда по той же лестнице, по которой спускалась сейчас Мона. Зал гостиной тоже выглядел совсем иначе. Теперь в нем над изящными хрустальными подсвечниками плясали тоненькие язычки пламени.

Неизменными остались только ковер и парчовые стулья дядюшки Джулиена.

Спешно сбегая по лестнице, Мона старалась ничего не упустить из виду. Бросая взгляд то влево, то вправо, она то и дело подмечала интересные детали: старинные газовые канделябры с гофрированными хрустальными поддонами, обрамление из освинцованного стекла вокруг входной двери, которого раньше не было.

Судя по всему, виктрола была включена на полную громкость. На этажерке для безделушек стояло множество фарфоровых статуэток, на одной из каминных полок красовались бронзовые часы, а на другой – греческая статуя. Кроме того, на окнах теперь висели мягкие, переливающиеся портьеры из старинного бархата, отделанные бахромой и каскадом ниспадавшие на начищенный до блеска деревянный пол.

Дверные рамы и плинтусы были выкрашены под мрамор! Такой декор вошел в моду в конце девятнадцатого века. Газовые лампы отбрасывали ровный свет на оклеенный обоями потолок, и казалось, будто брызги этого света танцевали в ритме звучавшего вальса.

А ковер? Несомненно, это был тот самый ковер, который она видела раньше, только, естественно, теперь он выглядел более новым Да, так и должно быть – ведь он принадлежал Джулиену, равно как и стоящие сейчас в самом его центре великолепные кресла, предназначенные для удобства тех из гостей, кто предпочитал танцам спокойную беседу.

Мона подняла руки и, встав на цыпочки, начала вальсировать, вторя льющемуся с пластинки сопрано. Она так закружилась в танце, что узкая ночная сорочка раздулась, образовав вокруг тела колокол. Как ни странно, девушка без труда понимала итальянский, хотя учить этот язык начала совсем недавно. Захваченная ритмом, она неистово раскачивалась из стороны в сторону, то позволяя волосам рассыпаться по лицу, то отбрасывая их назад. Взгляд ее сделался блуждающим, а перед глазами попеременно мелькали детали интерьера поблекшая желтая бумага, которой был оклеен потолок, неясные очертания большого дивана, похожего на новый, купленный Майклом, с той только разницей, что обит он был не бежевой парчой, а золотистым бархатом, довольно потертым, но зато гармонировавшим с тоном портьер. В свете мерцающих фонарей он выглядел особенно роскошным и теплым.

На кушетке в простой хлопковой пижаме неподвижно сидел Майкл, устремив на нее застывший взгляд. Замерев на полутакте, она опустила красиво изогнутые, как у балерины, руки, ощутив при этом, как вспорхнули вверх ее распущенные волосы. Майкл глядел на нее, как на несусветное чудо. Музыка продолжала звучать. Набрав в грудь побольше воздуха, чтобы восстановить дыхание, Мона направилась к кушетке. Никогда в жизни она не видела перед собой более пугающего зрелища, чем то, что предстало сейчас перед ее глазами: совершенно ошарашенный, растерянный, находящийся, казалось, на грани безумия Майкл.

Не то чтобы Майкл был испуган – страх вообще не был ему свойствен, так же как, впрочем, и самой Моне, – а скорее взволнован, расстроен, потрясен происходящим. Судя по всему, он видел то же, что и Мона, и слышал ту же музыку. Приблизившись, Мона опустилась на кушетку рядом с ним. Он не шелохнулся, а лишь поднял на нее круглые от удивления глаза. Едва она прильнула к его губам поцелуем и, притянув к себе, откинулась назад, на кушетку, как свершилось неожиданное. Майкл оказался бессилен перед ее чарами и всецело отдался во власть инстинкта, и тогда свершилось то, что должно было свершиться. Она его покорила.

На мгновение он отпрянул назад, словно хотел еще раз удостовериться в том, что рядом с ним действительно Мона. Его взор все еще был затуманен лекарствами, хотя, если говорить откровенно, их действие было только ей на руку. Не иначе как они помогли усыпить его благочестивую католическую совесть. Мона снова поцеловала его в губы, на этот раз немного поспешно и небрежно, одновременно просовывая руку ему между ног. Знак мужского достоинства был тверд как скала. Было бы странно, если бы Майкл оказался в состоянии сопротивляться.

Она ощутила ответные объятия и услышала свойственный ему жалобный вздох. Дескать, уже слишком поздно и он не властен ничего с собой сделать, разве что уступить искушению, уповая на то, что Господь простит ему эту слабость. Однако расслышать, что он на самом деле при этом пробормотал, Мона не сумела.

Под звуки вальса Мона буквально затащила его на себя и еще глубже утонула в мягкой кушетке, от которой пахло пылью. Потом Майкл слегка приподнялся, и она, вытянувшись, почувствовала, как его дрожащая рука скользнула под ночную сорочку. Слегка приподняв подол, его пальцы нащупали обнаженный девичий живот и бедро.