Право на жизнь - Джек Кетчам
Она была одна уже, наверное, несколько часов. Ее живот был прижат к поперечной балке крестовины, ноги широко расставлены, а руки находились по центру крестовины для обеспечения кровообращения. Казалось, что она обнимает эту штуку.
Не наказание, - сказал он, - просто в целях предотвращения побега.
Они собирались пойти в кино. Поесть пиццу. Им нужно было ненадолго выйти из дома. Как будто это была самая обычная вещь в мире - просто оставить ее здесь.
На следующий день после того, как она похоронила человека.
На следующий день после того, как они убили его.
Перед уходом он просунул ей между ног подстилку, и она только что помочилась, не в силах в глубокой удушливой тишине бокса даже понять, попала она в цель или нет, зная только, что часть мочи стекала по ее ноге, оставляя желтый потек с неприятным запахом, след ее собственного отвращения к себе, и не могла сделать ничего, чтобы остановить ни это новое унижение, ни любое другое. Для нее было удивительно, как человек может стать таким беспомощным за несколько дней. Даже не дней. За мгновения.
Их лица преследовали ее, населяя темноту внутри коробки, как бледные мерцающие голограммы. На лице женщины не было никаких чувств, никаких человеческих эмоций, словно для нее все это было лишь пустяком. Рутиной. Еще один день из жизни. Его лицо нервное и тревожное - на нем читались похоть, жадность, власть.
Сара написала письма, которые он ей продиктовал, но была уверена, что они не обманут никого, кто действительно знал ее. Почерк был ее, но стиль письма показывал, что мысли шли вовсе не из ее головы. Сдержанный, формальный. Это выдавало его. Это никого не убедит в том, что она здесь по собственной воле, и уж тем более не убедит в том, что она соучастница убийства.
Я полона неуверенности и сомнений. Жизнь ребенка - это святое, не так ли? Как я осмелилась сделать этот шаг?
В чем твоя проблема? - подумала она, - кем бы ты, черт возьми, ни был. Почему это так чертовски важно для тебя? Что случилось? Мама никогда не кормила тебя грудью?
Женщина, Кэт, была просто в курсе всего происходящего. Казалось очевидным, что все это было не ее идеей. Но это не имело значения. Ведь было также очевидно, что она продолжит играть свою роль во всем этом. Но Сара знала, что безумие исходит от него. Если существовала Организация, то именно он вступил в нее, именно он решил схватить ее, именно он придумал пытки и унижения. Женщина была всего лишь последователем.
Сара задумалась, насколько добровольным последователем. Есть ли у нее слабые стороны? Что-нибудь, чем она могла бы воспользоваться? Она сомневалась в этом, но тем не менее собиралась следить за ней.
Следить. Вот это неудачная шутка, - подумала она.
Она не видела ничего, кроме темноты и образов в своей голове, с тех пор как накануне вечером записала их имена в свою записную книжку. Они завязали ей глаза, снова раздели и привели сюда, чтобы поместить на всю ночь в Длинный ящик, в гроб. Потом подняли ее, привязали голой к стулу, который, как она впервые сегодня поняла, был привинчен к полу, и накормили бутербродом с арахисовым маслом. Накормив, подвесил, подвесили к крестовине на то время, которое им понадобится, чтобы посмотреть свой фильм и съесть свою чертову пиццу.
Сколько бы им не понадобилось.
Ее дыхание пахло несвежим и кислым молоком внутри коробки. Дыхание старого человека.
Она старела здесь.
Ребенок все еще рос внутри нее.
Прекрасная девочка. Та, которую она хотела убить.
Нет, черт возьми, это было его мышление. Аборт - это не убийство. Аборт - это всего лишь ее, Сары Фостер, контроль над собственным телом. Она осуществляла волю и выбор в своей судьбе. Если уж на то пошло, то что они делали, это было ближе к убийству. Это насильственное пленение, лишение ее свободы до такой степени, что она не могла даже сходить в туалет, не испачкав себя, или поесть сама, или выпить, кроме как с его разрешения. Личность, индивидуальность можно убить так же легко, как и тело.
Ей было интересно, сколько времени ему понадобится, чтобы сделать это. Чтобы превратить ее в еще одного маленького зомби, как Кэт, которая хотела только угождать ему и соглашалась со всем, что он делал или хотел.
Даже копать по его приказу могилы.
Ей было интересно, сможет ли он. Она знала о промывании мозгов. Она знала, что это возможно. Но сможет ли он сломать ее? Это было другое дело.
Сопротивление могло означать смерть. Притворяться было крайне рискованно. Сдаться было немыслимо.
Мог ли он действительно ожидать, что она родит этого ребенка для него?
Прожить следующие шесть месяцев таким образом, а потом родить ребенка?
Ее планы были чудовищными. Безумными.
И зачем ему все это? Что он хотел добиться? Что ему было на самом деле важно – она сама или ее ребенок?
* * *
Она покачнулась, почувствовав руки на своем "головном уборе", расстегивающие застежки. Основание ящика снова натерло ей ключицу. Отщелкнув петли, руки подняли крюк на ящике с проушины на крестовине, и она втянула ртом сырой воздух подвала, когда он снял с нее эту мерзкую штуку.
- Не поворачивайся. Не говори.
Он наложил повязку ей на глаза и завязал ее.
- Открой рот.
Он затолкал мягкий резиновый шарик ей в рот, растягивая челюсти, вкус его был горьким и сухим. Он завязал кляп. Ее волосы запутались в узле, но она не протестовала.
Что бы это ни было, - подумала она, - просто покончим с этим.
Сара услышала мягкие шаги на лестнице, переступила порог комнаты и подумала, что это, должно быть, Кэт присоединилась к нему. Она услышала, как та подошла к рабочему столу и что-то положила на него, два предмета. Одно, похожее на стакан со льдом, поскольку услышала мерный перестук кусочков о стекло, и еще что-то другое, более тяжелое, грохнулось на стол, а через несколько мгновений в воздухе запахло чем-то странным, чем-то, пахнущим перегретым металлом. Как от автомобильного прикуривателя, и она начала дрожать еще до того, как он сказал ей:
- Я бы действительно предпочел не делать этого, Сара. Но таковы правила Организации. Рабыня должна быть помечена личным клеймом своего хозяина. В основном для того, чтобы ее могли опознать, если она попытается бежать. Мой символ -
