Лео Перуц - Шведский всадник. Парикмахер Тюрлюпэ. Маркиз Де Боливар. Рождение антихриста. Рассказы

— Я тебе еще не все рассказал, брат. В округе полно мушкетеров. Я чуть было не загубил свою шкуру, стараясь помочь тебе. Так что дверь к вечности поджидает тебя за ближайшим поворотом.

— Что ты говоришь? Какие мушкетеры? — всполошился Торнефельд. Капли пота выступили у него на лбу. — Какая дверь к вечности? Да что же ты молчишь? Ради Бога, скажи мне все, что знаешь!

— Обыкновенные королевские мушкетеры. Те самые, что приговорили тебя к смерти как дезертира. Так что иди, если хочешь потерять и честь, и жизнь!

— Да, я знаю, — прошептал Торнефельд, вытирая лоб. — Но ведь они стояли далеко отсюда!

— Нет, братец, теперь они совсем близко, — солгал вор. — Их рота стоит на квартирах в поместье вашего крестного. Ох, и злые эти императорские мушкетеры!

Один их капитан чего стоит… О, Иезус Мария!

Он вздрогнул и опасливо уставился на скамью у печи: там опять сидел мертвый мельник в красном кафтане, а они опять не заметили, как он вошел. Мельник скалил зубы в кривой усмешке и колотил ногой об ногу, сбивая с башмаков остатки налипшего снега. Покончив с этим занятием, он запел хриплым низким голосом:

Кто бежит по полюПод вороний крик,Выбрав себе в долюПулю или штык?Стонет на подводе,Плачет на земле,Пляшет в хороводеСо смертью в декабре?

— Слушай, господинчик, это про тебя! — гнусно оскалившись, закончил старик.

— Перестань, я не могу это слышать! — крикнул Торнефельд, с ужасом посмотрев на мельника. Затем он обернулся к бродяге и спросил:

— Ты сказал мне правду? Ты точно видел мушкетеров?

Бродяга понимал, что Торнефельд не знает, куда деваться от страха, но у него больше не было жалости. Сердце его застыло как камень.

— Готов поручиться головой! — подтвердил он, косясь на мельника. — Я бежал со всех ног, чтобы предупредить тебя. Как только капитан услышал, что ты скрываешься на мельнице, он тут же поклялся тебя вздернуть. А два капрала у меня на глазах стали бросать кости, кому тащить тебя на виселицу.

Торнефельд заплакал, хрипло вскрикивая и дергая головой, словно пытаясь сбросить веревку со своей шеи. Со лба у него лился холодный пот.

— Мне нужно бежать! — выдохнул он. — Они не должны меня найти. Помоги мне, брат, и я тебе всю жизнь буду благодарен!

Вор пожал плечами, показывая, что ситуация безнадежна.

— Снег слишком глубокий, мороз слишком сильный, — сказал он. — Тебе далеко не уйти. Они все равно тебя схватят.

И тут, раньше, чем кто-либо из них успел открыть рот для очередной реплики, угрюмый мельник снова затянул свою песенку, похлопывая руками в такт:

…Пляшет в хороводеСо смертью в декабре?Пляшет как баранПод смерти барабанПоследнюю свою тарантеллу!

— Да замолчи же, а то я не вынесу этого и убью тебя! — закричал Торнефельд и схватился за пояс, где у него когда-то висела шпага. Но уже в следующий миг его обуял такой ужас, что он заревел как ребенок и принялся называть бродягу своим сердечным братом и лучшим другом, умоляя его во имя Христа и Его страстей помочь ему спасти свою молодую жизнь.

Бродяга прикинулся, будто серьезно раздумывает над его словами.

— Жаль мне твою шею! — сказал он наконец. — Ладно уж, помогу тебе как брат брату. Ты хочешь в шведское войско, но не знаешь, что дворянину на этом свете расставлено много силков и ловушек, а вот простому мужику сквозь них проскользнуть легко. Знаешь что, отдай мне ту грамоту, что прячешь под курткой, и я пойду вместо тебя к шведам!

— Грамоту? Ни за что! — вскричал Торнефельд. — Я поклялся моему отцу на его смертном одре, что лично передам ее в руки Его Величеству королю!

— Не последуешь моему совету — последуешь за палачом! — решительно отрезал бродяга. — Впрочем, если хочешь, можешь умереть за своего короля на виселице.

Через час здесь будет разъезд мушкетеров, вот и выкручивайся сам!

Торнефельд застонал, закрыв лицо ладонями.

— Брат, — молвил он тихо. — Я скажу тебе правду: у меня больше не осталось мужества. Я знаю, что все пропало, но хочу во что бы то ни стало сохранить свою жизнь. Я боюсь смерти и вечности… Бери мою грамоту!

Он вытащил грамоту из-под куртки. Ею оказалась небольшая печатная книга. Бродяга схватил ее обеими руками и крепко прижал к себе, словно боялся, что Торнефельд может снова отобрать ее.

— Это — Библия Густава-Адольфа. Он носил ее под панцирем в каждом сражении. Она была у него, когда он пал при Люцене, — негромко рассказывал Торнефельд. — Листы ее напоены благородной кровью короля. Мой отец получил ее от деда, который при Люцене был полковником синих драгун. Ты должен отдать эту книгу лично в руки королю. Я надеялся благодаря этой реликвии сыскать себе честь и удачу в шведской армии. Она наверняка открыла бы мне путь к успеху, но теперь… Что-то будет со мной теперь, брат?

Бродяга уже успел спрятать Библию у себя под курткой.

— Там, куда я тебя отведу, у тебя не будет нужды в куске хлеба! — ответил он. — Мне обещали местечко на заводе господина епископа. Ты пойдешь туда вместо меня. Там тебя не тронут мушкетеры, потому что господин епископ — имперский князь и у него есть право на собственный суд. Ты останешься у него, пока твое дело не будет закрыто и забыто. Послужишь немного господину епископу, а потом он тебя отпустит.

— Этого я и хочу — честно послужить. Спасибо тебе, брат. Да наградят тебя на земле и на небесах! — ответил Торнефельд, поочередно указав рукою на пол и на потолок.

— Ну что, сделка состоялась? — спросил мельник. — Раз так, то следует выпить за нее пару стопок старого страсбургского коньячку.

Он встал, пошарился в углу и выставил на стол бутылку и стаканы. Однако Торнефельд грустно покачал головой.

— Мне не до банкета! — сдавленным голосом сказал он. — Ах брат! До чего же низко я опустился!

— Лучше опуститься, чем подняться на виселицу! — возразил бродяга. — Жизнь — это драгоценное и легкоутрачиваемое благо, и кому это ведомо, тот поймет тебя! Пей, брат! Выпей во славу святого Иоанна, чтобы дьявол не мог причинить тебе зла!

— Я пью во славу моего короля, Северного Льва! Я пью за то, чтобы он овладел всем миром! Да расцветет в его саду цветок по имени «Корона Империи»! И еще я пью за здравие всех доблестных шведских солдат, к числу которых я более не принадлежу!

Он одним глотком осушил стакан и бросил его о стену. Осколки со звоном разлетелись по комнате. Между тем в доме становилось все холоднее. Восковой огарок свечи едва мерцал на столе и в каждую минуту был готов угаснуть. Ночной морозный туман сочился сквозь дверные щели, и смертная тяжесть все сильнее сковывала грудь Торнефельда.