Игорь Николаев - Дети Гамельна

Ближе к утру характерник, сиречь колдун, с трудом выбрался из балки. Такие действа всегда выматывали сильнее хорошего боя. Вроде и сила в членах сохранилась, но двигаются они, как будто к каждой руке и ноге привязано по колоде — не поднимешь. Но устал он вовсе не зря. На степь лег туман, густой настолько, что можно его на куски рубить отточенной саблей — чисто творог, а не туман. Под таким пологом не только пластун, но последний татарин проползти может куда угодно.

Ляхов брать порешили, как заведено обычно было — за полчаса до первых солнечных лучей. Сначала по-тихому упокоить полусонных дозорных. После взять в ножи разоспавшихся под утро пшеков, залив кровушкою богатые палатки гусарии…

Тихо прошло, как завсегда и бывало, дай Бог, не в последний раз. Что может сотворить сотня с лишком ножей в крепких, привычных к убийству руках — пояснять смысла нету. Только вот не вовремя ротмистр проснулся, почуяв дупой старого вояки неладное. Хватанул карабелю и начал, не глядя, полосовать, да так ловко, что сумел в тесноте да темноте насмерть положить двух татар и казака, и еще столько же поранил.

Антоха никогда не любил вкус человеческой крови. Тяжелая она, на нос давит очень, а языком будто медный подсвешник лизал. Из разорванного горла крови обычно бывает не просто много, а очень много. Но по-другому было не взять лихого ротмистра. Только серой змеей поднырнуть под беспощадный клинок, толкнуть грудью, ударить клыками с размаху. И отскочить в сторону от разлетистой карминовой струи.

— Ну, поздорову тебе, гость залетный, в шелк-злато разряженный! — Старый сидел посреди палатки на барабане, ласково поглаживая взором валяющегося в ногах австрийца. — По-человечески баять можешь? Или шомпол в зад загнать холодным концом вперед? Холодным, чтобы накаленный снаружи остался, и никто вытащить не смог, — сразу же пояснил он сидящему тут же мурзе. Тот только с одобрением языком прицокнул, враз оценив полет казацкой мысли. — Ну, это так, чтобы мысли прояснить. Обычно сразу голосить начинают и песни петь по-нашему.

— Не думаю, что это так уж необходимо, — подал вдруг голос связанный барон, неожиданно спокойно и разумно, на самом настоящем человеческом языке. — Слава Богу и моим достопочтенным предкам, я неплохо понимаю ваши детские угрозы и без толмача.

— Ну, за такое самое время Богородице хвалу возносить! А то бумаг при тебе многое множество, — продолжил есаул, поигрывая кинжалом. — И написаны они всякими буквицами непотребными, наверное, даже богопротивными. Шифры ваши поганые разбирать нам не с руки, сам понимать должен. Шомпол проще загнать. Ну, или лучинками побаловаться с пыпыркой твоей. Берешь, значица, пыпырку посильнее, лучинку унутря запихиваешь, а после поджигаешь помалу…

— Повторюсь снова, — барон упорно старался принять хотя бы чуточку более удобное положение, стойко претерпевая подножки Бобренко, губящие все начинания на корню. — Не стоит применять пытки к тому, кто и так готов сотрудничать. Если бы ваши головорезы были хоть немного внимательнее, то проверили бы не только карманы, но и подкладку. И нашли бы там много интересного. Не для всех, — последнее барон отчетливо выделил голосом.

Есаул покосился на мурзу, тот что-то рявкнул на своем. Прочие татары вмиг выскочили прочь.

— Антоха, останься, — остановил Старый Бобренко. — Ты же, вроде как, правду ото лжи отличить можешь?

— Чего там отличать-то? — удивился тот. — Оно ж видно сразу. А начнет кругами вилять, так обернусь да яйцы отгрызу.

Барон, хоть и оказался мужиком не робким, все ж таки сбледнул с лица при этих словах. Огромное мохнатое чудовище грозилось никогда не выветриться из памяти и обещало приходить во сны каждую ночь. Если они еще будут, эти сны.

— К чему ложь в делах благородных дворян? К тому же, если есть возможность оставить довольными всех, — аристократ, хоть по-прежнему был перевязан веревками с ног до головы, уже не казался разряженным горделивым петухом. — Надеюсь, все знают, что ныне происходит в Европе?

— Наслышаны, — кивнул Старый, затем, чуть помедлив, и мурза с Бобренком.

— Вот и замечательно! Тогда сразу перейдем к делу, ради которого я оказался среди столь прекрасного общества и в столь отличном положении.

— Развяжи, — скомандовал Антохе Старый, поняв намек. — Да приглядуй. Оне, как прижмут, на глупости всякие сподобиться могут. Арыстократы…

Мурза скривился неодобрительно, но смолчал. Вжикнул нож, и немец, разминая затекшие конечности, уселся прямо на пол, застеленный ковром, почти в лужу крови. Сцапал со столика письменный нож, делая вид, что не заметил, как одновременно легли на рукояти сабель руки всех трех вооруженных. Чиркнул по подкладке камзола, выудив наружу сверток, укрытый для сохранности в дивно тонкий кожаный футляр.

— Надеюсь, вам знакома латынь? — вопросительно посмотрел на окружающих барон, расправляя, норовящий свернутся пергамент.

— Не разумеем, — сумрачно сказал есаул.

— Если нет, то могу пересказать смысл послания моего отправителя, — продолжил фон Белов. — Его Величество отправил меня в сей дики… э-э-э… далекий край, чтобы набрать в Варшаве воинов для войны с проклятыми еретиками. Вот только вижу, что в Вене не знают, кто на самом деле хозяин в здешних Украйнах.

Старый с мурзой ревниво переглянулись.

— Империи нужны солдаты, — неожиданно повернул разговор барон так, что все навострили уши. — Самые лучшие. И я, барон фон Белов, от лица Священной Римской Империи, предлагаю вам, господа, поучаствовать в войне. Конечно, совсем не бесплатно. Как насчет ста талеров в год командиру? И по пяти для простых солдат?

Есаул и мурза уставились на Бобренко с молчаливым вопросом в очах. Тот долго-долго глядел в лицо фрягу, щурясь и безмолвно шевеля губами.

— Правду говорит, — вымолвил он, наконец. — Лжи не чую.

— Черти полосатые, тринадевять сбоку вперехлест! — довольно выругался Старый и хлопнул по плечу татарина. — А ты, морда басурманская, всех зарезать хотел! Ты гляди, какие песни запел орел наш! Не будь я есаул Павло Носковский, но из этого выйдет гарнесеньке дило! Антоха, нехай хлопцы выступать собираются. На Сечь вертаемся, там будет с кем перетолковать насчет ста талеров и пяти. Да, кликни-ка джуру моего, чтобы сапоги нашел какие. Негоже благодетелю нашему, босыми ножками по земельке сырой ходить. Простудится еще, ненароком…

— Благодарю, — церемонно произнес барон. — Думаю, если приложить самую малость усилий, можно обнаружить и мои собственные.

— Тоже дело, — согласился есаул. — Кульдже, ты с нами? — обернулся он к молчащему мурзе.