Игорь Николаев - Дети Гамельна

— Ну, так? — подбоченился казак. — Время идет, а кони у ляхов быстрые. Что такого может быть в нас, чтобы не только в живых оставить, но и взять в долю…

— А ты, как будто, настолько глуп, что не понял?

Старый не ответил. Лишь улыбнулся, будто кот, обожравшийся ворованной сметаны.

— Такие дела, хлопцы, — Старый задумчиво потянул горький дымок «носогрейки». — Татарин предлагает здобыч пополам делить.

В стороне тихо переговаривались татары на своем языке, что-то тихо лязгало и вжикало — кажется, саблю точили. Кто-то тихонько пел, и грустный напев струился над пряными степными травами, приглашая ко сну. Но казаки не спали, были дела поважнее.

— Пополам? — недоверчиво переспросил Антоха Бобер, ероша волосы, и так светлые от природы, да еще и выгоревшие добела под беспощадным степным солнцем. — Не бывает так. Нас четырнадцать, их без малого сотня. Не бывает такого.

— А за такой хороший расклад тебя благодарить надо, козаче, — вдруг усмехнулся в сивые усы Старый. — Это они про тебя прознали.

— Бесовы дети, — мрачно буркнул Бобер, чуть изменившись в лице. — И откуда только?..

— То ж татарва, — заметил Старый, пуская струйку дыма в ночное небо с огромными звездами — как будто в небесный свод повколачивали гвозди с серебряными шляпками. — Басурманы шибко много чего знают. И кто я такой, и что за курва под атаманом нашим по ночам лежит. Еще они знают, что непростые люди фряги эти. Простые через степь не пойдут, дурных нема. А с непростыми кто ж лучше тебя управиться сможет, а?

— Тоже верно… — Снова почесал затылок казак. — А здобыч какой, что с той половины выйдет?

— Эвона ты как, еще исподнее не снял, а уже корешком примеряешься, — засмеялся Старый. — Хороший. На всех хватит. Да и внукам перепасть может…

Барон печалился.

Говорят, что нет жизни страшнее, чем в далекой заморской стране, что лежит под рукой Испанского короля. Там, дескать, жуки размером с крысу, муравьи могут обглодать быка, змеи отправляют на тот свет одним укусом, а сырость такая, что одежда истлевает прямо на теле. И вместе с телом.

Может быть. Кто знает…

Но если там и в самом деле так ужасно, то здесь наверняка лишь самую малость получше. Ни один добропорядочный человек не будет жить в этих местах! Голая, как тонзура монаха, степь. Днем солнце прокаливает все, как на хорошей сковородке, а ночью без теплого одеяла можно замерзнуть насмерть. Пыль и сухая трава, от которой все тело зудит так, что нет покоя даже ночью. Еда, от которой выворачивает наизнанку, и пойло, которое могут хлебать лишь свиньи.

Но хуже всего — люди! Если эти создания можно именовать людьми. Мерзкие и наглые порождения крыс и тараканов! Даже те, кого отрядили в конвой, тщательно отобрав наиболее пристойных, были схожи более с обезьянами. Обезьяны с замашками бандитов и карманников, хоть и искренне считали себя благородными. Грязные польские свиньи, не знакомые с куртуазностью… И как же ошибается Ватикан, считая вчерашних голозадых язычников ровней истинным католикам!

Лишь воля Империи могла заставить его, барона фон Белов, покинуть родовой замок и прекрасную Австрию, чтобы, уподобившись кочевнику, скакать теперь по этой забытой Богом степи в окружении кучки земляков и полусотни негодяев, лишь волею Рока и чьей-то глупостью ставших дворянами. Впрочем, и одной лишь имперской воли оказалось бы недостаточно, к ней прибавился карточный долг в полтысячи талеров. Империя обменяла долг чести на знание бароном московитского языка, доставшееся от предков. И сверху добавила немного звонкой монеты. Будем честными до конца, хотя бы между собой.

— Ну что, как тебе груз? — авангард ушел вперед на пару лучных перестрелов от основного отряда. Можно было перекинуться парой слов, не боясь, что они достигнут ушей «груза», непривычного к такому обращению.

— Матка Бозка Ченстохова! — плюнул гусар, метко попав точнехонько в метелку ковыля, затрясшуюся от удара. — Давно не видел подобной сволоты! То им не то, это им не так. То седалище нежное свое до кости сотрет кто, то, видите ли, в котле муха плавает. Богородицей клянусь, еще пару раз, и в морду кому дам! И какой обезумевшей курве пришло в голову тащить их через Дикое Поле?! Не проще ли бы было морем отправить, а не тянуть через Украйны, где на нас каждая собака саблю точит?! Точно говорю, щас пойду и вызову этого немака на двобой. И запорю его, как свинью, к бесовой бабушке!

— И этим получишь кучу неприятностей, — ротмистр был невозмутим. Его, казалось, даже забавляло негодование товарища. — А Вишневецкие не поглядят, что ты шляхтич. Сорвешь магнатам такое выгодное дельце — враз смахнут голову. И не будет больше у меня такого замечательного друга Войтека, и никто не будет злобно брызгать ядом, болтаясь по Степи в соседнем седле.

— Рокош [8] объявлю! — буркнул Войтек, не на шутку обидевшись. — Юзек, тебе бы все в смех обратить.

— Ты и так станешь посмешищем на всю Посполиту, если посмеешь проткнуть сего дворянина, — рассудительно продолжил ротмистр, будто и не слышал запальчивого обещания. — Когда маеток твой спалят, а самого окунут в смолу и перья. А потом ткнут под ребро ножом. Ведь голову рубить столь замечательному петуху рука ни у кого не поднимется.

Войтек сгорбился в седле и пробормотал под нос несколько коротких и очень выразительных слов, из тех, какие не вставляют в рыцарские романы. Но которые прекрасно известны тому, кто живет с меча.

— Лучше плюнь ихнему главному в котелок, — неожиданно посоветовал командир. — Злодеяние будет как раз подстать шляхтичу с вереницей благородных предков в родословной. А насчёт смеха — ну так, если все испытания, Господом нам посылаемые, встречать со злобой, то желчь скоро кончится. И помрешь в корчах. Лучше не злись, а стрельни-ка во-о-н в тот куст. Вдруг там сидит кто и уши вострит на очень тайный разговор двух шляхтичей.

Выстрел всколыхнул тревожно отряд, ясновельможному пану Юзеку пришлось пришпоривать коня и скакать успокаивать барона, объясняя, что никто на них не напал, а стреляли — так ведь любой дворянин имеет право тешиться так как возжелает, не правда ли?

Бобренко, оставив сбродный отряд еще за полночь, ушел в балочку, укрывшись от любопытных звезд под завесой спутанных корней. Немного погодя оттуда донесся тихий голос, произносящий слова вроде бы и знакомые, но сложенные совсем непривычным образом. Вроде и смысл какой-то есть, и все равно не понять ничего. Впрочем, дураков, чтобы подкрадываться и подслушивать, все равно не оказалось. Стукнуло огниво, горький дым сгоревшего чернобыля смешался с кислотой пороховой гари, сизой струйкой растекся по земле.