Юрий Петухов - Воскресший, или Полтора года в аду

Вот тут и взвыл я бессловесно. Как собака, с которой шкуру живьем сдирают. А сам рвусь наружу. Не могу поверить, что все кончилось. А коготок — дерг! дерг! А глазища жгут! А червь тянет!

— Простите! Простите! — взмолился я тогда. — За что-о-о?!

И вот на глазах у всех этих старух, у инвалида, парня трусливого меня назад потянуло к могиле моей, к дыре разверзтой, к пропасти черной.

Червь розовый накручивается мне на ногу, обвивается вокруг икры, сжимается и разжимается, как удав, заглатывающий свинью — и тянет, тянет. А я оторваться от страшных глазищ той девчушки не могу. Сам понимаю, что это в нее сейчас дьявол вселился, это он на меня глядит и торжествует. А по коже мороз! И такое отчаяние, что хуже боли и пыток! Уже тогда меня по самую шею в могильную дыру втянуло, засипел я, зарыдал:

— Простите-е-е!!!

На минуту перестало вниз тянуть. Рванулся опять, все ногти о края дырищи ободрал, цепляюсь, все надеюсь на что-то. Кричу старухам:

— Чего стоите! Перекрестите меня! Свечки там за меня поставьте! Оглохли, что ли!!!

А они руки поднять боятся. Глядят — но без жалости, без сострадания, а лишь губы кривя, брезгуя и страшась. И девчонка та губку скривила, но по-другому, это в ней бес так смеялся, а глаза того беса были серьезные, злые. Вот тогда-то я и начал опять вверх, на волю подаваться, хватка червя этого с коготком ослабла вдруг, я и рванул, уже на локтях над могилой стал приподниматься. Да тут парень с места сорвался.

— Чего стоите! Лезет мертвяк! Бей его!!!

И набросился на меня со своей лопатой, начал по голове молотить. С размаху — хрясь! Еще — хрясь! Да не плашмя — ребром! Острием! Кровищей мне сразу глаза залило. Но я к боли-то уже привычный, терплю — наверх рвусь. А он лупит и лупит!

— Бей! Бей оборотня!!! — орет инвалид. — Кол в него осиновый надо, кол!!!

— И без кола сделаем!!! — вопит парень. А сам лупит во всю.

В капусту он мне всю башку порубил. Не понимает, что я бессмертный, что моей плоти все равно — бьет, бьет. И напоследок начал по рукам бить, перебил и кости и жилы. Тут и рухнул я в дыру могильную. Только свет над головою мелькнул и пропал.

Очнулся от скрипа в голове:

— Ну и как, хорошо там, наверху?

Ничего не ответил.

А сквозь веки огонь синего сияния жжет. Вот как! Дали глотнуть воздуха, дали воли глотнуть. И обратно! Суки! Гады! Палачи! Тошно мне стало до невыносимости, до спазмов в животе. Да неужто мне теперь извечно так маяться?! Неужто хуже меня и грешников на свете белом не было?!

А в уши вдруг скрип:

— Как не было. Было. Гляди!

И опять крайний чешуйчатый гад, только который с другой стороны от главного дьявола стоял, ручищу тянуть стал. Протянул куда-то за спину мою.

— Смотри! — говорит.

Обернулся я. Сам плачу, сдержать себя не могу. А он прямо в синем плавящемся воздухе за спиной когтем круг очертил — и вывалился тот круг, будто картонный был, и отверзлось словно окно в какую-то геенну огненную без конца и края. Вот тогда я сразу про все свои печали забыл. Таким смрадом и пеклом дохнуло из дырищи этой, что волосы у меня на голове и брови сразу обгорели, кожа волдырями пошла. И это я ведь снаружи стоял! А там! Никто мне никогда не поверит, но это правда истинная, святая! Дар мне такой был дан — будто на сто верст видеть все как рядом. Только б лучше не видеть! Тысячи, сотни тысяч голых, изможденных до последнего измождения мужиков и баб, увечных, с вытекающими глазами, выжженными головами, с обгоревшими губами, не скрывавшими зубов, лезли прямо друг по другу куда-то вверх из этого пекла. И такой стон стоял, что будто не люди, а звери глотки драли. Подцепил меня коготь за ребро, встряхнул. Да и сунул прямиком в геенну эту. И все забылось от боли лютой. Всего прожгло насквозь! Снизу откуда-то с присвистом, с гулом красно-оранжевое пламя рвется, снопами, как из огнемета. И лезут все новые и новые тысячи голых из этого пламени. Но нет им спасения. Нет! Кричать хочу, материться, визжать… а горло сушняком выело, пережгло. Гляжу на себя лопающимися глазищами — вся плоть выгорела, кости головешками чернеют, а уже новое розовое мясо нарастает. Жуть!

А скрипучий голос опять:

— Ну что, подонок! Будешь еще кому завидовать?!

Это я сейчас, когда кропаю эти записи, тереблю измученную память, все их слова по-свойски даю, чтоб смысл дошел. А ведь там все иначе было, там нет слов — ни одного! — там все это прямо мыслями, как гвоздями в мозг вколачивается. И главное, ни одного слова знакомого, ни одного выражения, а все понятно, лучше, чем на родном языке. Долго я голову ломал надо всей этой премудростью, но так ни до чего и не допер! Не могу выразить, и все тут! Одно могу только сказать, к примеру: язык наш в тыщи раз проще ихнего мысленного языка, это как если собачий язык сравнить с человечьим — у собак «тяв-тяв» и «гав-гав» а у нас слов всяких уйма, только все эти слова вместе взятые, все, чего ими можно выразить — это для них то же самое «тяв-тяв» и «гав-гав». Короче, когда кто попадет, тогда сам и узнает…

Примечание консультанта. Обостренное до неестественной яркости, цветности, четкости, множественности восприятие свойственно индивидууму при различных психопатологиях от алкогольных психозов, наркотических галлюцинаций до тяжелых психических заболеваний. Но как мы уже отмечали, во всех вышеупомянутых случаях ни один из больных не в состоянии последовательно, четко и ясно изложить по памяти своих "видений". В данном же случае мы сталкиваемся с неизвестным науке феноменом. И в связи с этим можем сказать следующее: в свете углубленного изучения мироощущений индивидуума, находящегося в состоянии полной или глубокой смерти, когда вся рецепторная система работает на пределе (а возможно, и за известными нам пределами) своих возможностей, видится совершенно иная картина "болезни". Сверхвосприятие в ином измерении — это, по всей видимости, индивидуальная реакция постлетального мозга покойника на объективную сверхреальность, не доступную живым. Это в корне меняет отношение к так называемым "галюциногенным психозам", "наркотическим кошмарам", которые традиционно рассматриваются как нечто иллюзорное, существующее только в болезненном "воображении" наркомана, алкоголика, психически больного. Но пришло время пересматривать эти устаревшие взгляды. Уже сейчас с достаточной долей уверенности мы можем сделать вывод, что все описанные выше патологические состояния есть состояния пограничные смерти, то есть иному миру, иному измерению. В этих пограничных состояниях, когда "больной" как бы частицей своего мозга (точнее, сверхсознания) проникает в это измерение мертвых, видит чужую реальность, необычайно четко, красочно, но все же сумбурно. В случае летального исхода «больной» полностью погружается в эту сверхреальность, начинает осмысленно ориентироваться в ней, логически усваивать ее. И наоборот, если, больной" выживает, возвращается в наш мир, его сознание не способно донести ничего конкретного и связного, кроме обрывочных перемешанных ярких галлюциноморфных воспоминаний. Наиболее интересны для исследователей на настоящем этапе научных изысканий механизмы перехода, "каналы связи" и «каналы перемещений». Но о последнем еще рано говорить, не накоплено достаточно статистического материала, какие-либо выводы….