Приходи вчера (сборник) - Мастрюкова Татьяна

Виктор шел от одного торчавшего на кочке одинокого дерева к другому, пока вдруг не ощутил опасность — наверное, где-то на уровне подсознания. Потому что ничего опасного непосредственно вокруг не наблюдалось.

Но, как опытный, знающий человек, Брусилов не мог не заметить настораживающие признаки. Первое — он шел уже довольно давно, солнце стояло в зените, а туман отчего-то растопился исключительно вокруг него. Причем так, что сразу не сообразишь, в чем подвох. Вроде глянул назад, по бокам — путь виден. Но вдалеке все равно стоит стена молочно-белого тумана, словно движется вместе с человеком на равном удалении, сохраняя дистанцию. И еще один тревожный признак — везде замолкли лягушки, не пищала никакая птица, даже мошка, хотя, конечно, и толклась, как положено, но молчала. Словно в уши ваты набили, правда, не совсем плотно, поскольку чавканье болотной жижи под своими сапогами Брусилов отлично слышал.

Насторожило и то, что туман, — природное явление, с которым за время экспедиции уже свыкся настолько, что не испытывал никаких в отношении его эмоций, — стал выглядеть как-то необычно. Брусилов мог бы списать это на собственную усталость, но с чего ему уставать? А необычность заключалась в том, что туман, накатываясь хорошо различимыми клубами, словно его мехами выпускали, вставал ровной стеной. И по этой стене периодически пробегали волны, будто кто-то натянул огромный кусок кисейной ткани и ходил за ним, задевая локтями и спиной. Кто-то высокий, невидимый человеческому глазу.

Интуиция подсказывала, что, несмотря на белый день, необходимо срочно сделать привал. Виктор, стараясь никоим образом не показать своего волнения, добрался до ближайшего деревца, означавшего твердую землю. Здесь он присел, прислонившись спиной к стволу, положил карабин на колени и достал компас. Все верно, стрелка указывала то же самое направление.

Брусилов вскинул глаза, и ему показалось, что туман будто бы надвинулся, хотя темнее не стало. Не спеша доверять своим чувствам, Виктор Иванович приметил ближайший ориентир на границе тумана в виде чахлого кусточка, прикинул расстояние, измерив для надежности ладонью, как фотограф сооружает рамку. И, закрыв глаза, медленно отсчитал минуту.

А когда открыл глаза, то кустик-ориентир полностью поглотила молочная пелена. Тут даже ладонь не понадобилась, хотя он все равно перемерил. Туман сжался вокруг него.

Прочистив горло, Виктор Иванович поступил так же, как поступал обычно во многих непростых обстоятельствах, а именно: громко запел бодрую комсомольскую песню, модную в те годы.

В природе мало непривычных, пугающих и настораживающих диких зверей звуков: это человеческий голос, музыка из радиоприемника и стук металла. Охотники потому все металлические детали на оружии, на рюкзаке тряпочками обматывают, чтобы не стучали друг о дружку. Зверь в девяноста процентах убежит от греха подальше. Ну а к шумящей, нескрывающейся, дымом пахнущей группе людей вообще ни один нормальный дикий зверь не подойдет.

Потому в пути Брусилов часто пел, читал стихи или просто разговаривал будто бы с коллегами, представляя, как будет отчитываться о проделанной работе. И делал это в том числе и для того, чтобы заранее предупредить о своем присутствии любого зверя, дать ему время для отхода. Потому что, если человек появится внезапно, пройдет слишком близко или, чего доброго (вернее, худого), на зверя наступит, тот может напасть. И тут размеры зверя не важны, причинить серьезную рану может и еж.

Вот Брусилов, собственно, сейчас видимость шумной толпы и создал. И даже удивился, почему раньше так не поступил. Почему сразу не стал обнаруживать себя, а вместо этого напряженно вслушивался в наступившую тишину. Может быть, из чувства самосохранения, чтобы слиться с окружающей средой? Такое тоже бывает нужно. Но точно не теперь.

Голос от долгого молчания казался непривычным, хриплым, но песня сработала. Первым делом Брусилов услышал ненавистный для любого таежника комариный зуд прямо рядом с ухом и с наслаждением прихлопнул кровопийцу. За ним, словно по команде, откликнулись лягушки, гукнула птица.

Но не это главное. Брусилов точно увидел, что сужавшаяся, подкрадывавшаяся стена плотного тумана отступила на исходную позицию. Ориентировочный кустик невинно торчал, отлично просматриваемый.

Не мешкая и распевая во все горло то, что приходило на ум, Брусилов немедленно продолжил путь, намереваясь выбраться из этого неприятного места засветло. Когда туман еще не был таким густым, он точно видел частокол елей на краю болота. Как бы ни искажалась реальная картина, не так уж и далеко предстояло идти.

Сначала он даже не боялся, уверенный, что все можно объяснить. Перебрал в уме подходящие физические явления: силу звука, скорость света, преломление, галлюцинации, наконец. Повторил всю таблицу умножения сначала и с конца. Делил трехзначные числа.

Но все же наступил момент, когда солнце стало близиться к закату, звуки вокруг начали постепенно стихать, а расстояние до конца болота так и не уменьшилось. К тому же, поддавшись приступу вполне объяснимой паники, Брусилов ступил не туда и провалился в болотную жижу, которая немедленно засосала его ногу, чуть не лишив сапога, что равнялось бы катастрофе.

Надо было делать привал. Разглядев на одной из кочек более-менее сухой валежник, Брусилов направился туда, хотя и пришлось повернуть обратно. Зато он смог развести, пусть и не с первого раза, костер и даже нашел в себе достаточно хладнокровия, чтобы сварить кашу, набрав воды в ближайшей болотной луже.

К слову, кто считает, что болотную воду пить категорически нельзя, ошибается. Если болото не молодое, с гниющим илом, то достаточно саперной лопаткой выкопать во мху ямку сантиметров сорок глубиной, подождать минут десять — и вот тебе питьевая вода, хоть так пей, хоть кипяти. Сфагнум — отличный антисептик.

Между тем усталость брала свое. Брусилов то задремывал, роняя голову на лежавший на коленях карабин, то вскидывался и поводил стволом. А в какой-то момент окончательно проснулся, на интуитивном уровне ощутив опасность. Когда долго живешь в тайге, чувства обостряются. Иногда органы чувств — вообще единственное оружие, которым можно пользоваться.

В себя его привел непривычный звук. Нервы были настолько напряжены, что сонливость как рукой сняло. Костер догорал, и Брусилов немедленно подкормил его и только потом принялся за разбор своих ощущений. Итак, был звук. Чавканье, будто кто-то шел по болоту, не разбирая дороги, прямо к нему. Какой-то тяжелый зверь. Туман почти совершенно обступил кочку, служившую геологу привалом, но это был обычный таежный туман, знакомый и объяснимый законами природы. Разгоревшийся костер затруднял видимость, но все же силуэт такого большого животного и так близко вполне можно было бы различить. Если бы он был. Но его не было.

И Брусилова охватило гадкое, сосущее чувство, что если сейчас он начнет издавать громкие звуки, то невидимое существо ринется на звук. Именно на звук человеческого голоса, а не на потрескивание костра.

А потом вдруг все закончилось.

«Будто, — говорил Виктор Иванович, — какая-то пружина внутри разжалась, и я понял, что бояться нечего. И спокойно заснул до самого утра».

Утром он уже знал, как действовать. С песнями и прибаутками, снова не таясь, удалось за день пройти половину пути к краю болота. В правой руке был наготове карабин, в левой — щуп, чтобы проверять дорогу. Туманная стена, словно живое существо, вежливо, но неуклонно держалась на том же расстоянии, но отступать не собиралась. Брусилов видел, как толкается за этой стеной что-то, следует одновременно с ним. Иногда звуки окружающего мира пробивались сквозь туман, но потом неизменно исчезали. А когда рядом раздавались чавкающие шаги, Брусилов сам замолкал. Но не останавливался.

На следующий день он вышел на твердую почву и с облегчением повалился на мох под елями. Туман подошел вплотную к подошвам его сапог. И Брусилов почувствовал, будто кто-то постучал по ним, словно твердой палочкой. Или большим когтем. В любом случае ноги он инстинктивно отдернул.