Черные сказки - Олег Игоревич Кожин
Об этом она тоже обязательно спросит отца. Кем были обладатели хищных ухмылок, носящие смешные шляпы, откуда они взялись, как вышли на лесничего, как связаны с теми, кто собирается на горе раз в год, в ночь между весной и летом, – немало накопилось вопросов, с которыми больше нельзя тянуть. Но это потом, в ближайшем, но все-таки будущем. Сперва ей предстояло восхождение.
Перед тем как отправиться в постель, Рита долго рассматривала гору из кухонного окна. Отсюда та не казалась ни особенно высокой, ни опасной. Ничего таинственного не угадывалось ни в оплывшем силуэте, ни в покатых уставших склонах, зябко кутавшихся в кучерявое покрывало леса. Но над горой собирались тучи, а за горой опускалось в лес солнце, и последние багровые отсветы ложились на бугристое низкое небо, превращая его в поверхность чуждого мира, нависшего над нашим и готового соприкоснуться с ним, заразить и гору, и лес, и все вокруг неведомой скверной.
Ночью Рита не спала. Лежа в кровати, которая вот-вот должна была стать ей мала, она слушала, как барабанят по крыше капли и как гремит над вершиной гром. Так всегда происходило в эту ночь, что бы там ни обещали в прогнозе погоды: наваливалась буря, прижимала к земле лес и дом, била ливнем, слепила молниями, наполняла холодом сны. Раньше, когда была жива мама, она приходила к Рите, гладила по волосам, успокаивая и утешая – и дочь, и саму себя, наверное. Теперь прийти было некому, и Рита пыталась утешиться воспоминаниями, но получалось плохо.
К утру буря утихла и дождь кончился. Как всегда.
* * *
На вершину не вела ни одна тропа. Отец поднимался туда лишь раз в год. Не так уж и часто. Что, если он ошибался насчет тех, кто празднует приход лета на вершине? Что, если он не видел их там потому, что не знал, куда смотреть, или празднующие просто не хотели показываться? Что, если появление незнакомой девчонки, которой не исполнилось и четырнадцати лет, разозлит их? В самом деле – ты поручаешь работу взрослому мужику, а тот присылает вместо себя пигалицу с двумя длинными косичками и неправильным прикусом. Рита бы точно разозлилась.
По совету отца в зарослях орешника у подножия она выломала прямую крепкую палку себе по росту и, используя ее в качестве посоха, начала подъем – напрямик, не выбирая дороги. Лес на склонах был темен и неприветлив с любой стороны.
Еще он был тих. Не абсолютно – деревья поскрипывали под ветром, шумели молодой листвой, словно бахвалясь перед гостьей, – но непривычно: ни пения птиц, ни зуда насекомых, ни шорохов в траве вокруг, которые неизбежны, когда напуганная ящерица или лягушка бросается прочь, чтобы не попасть тебе под ноги. Рита будто шла сквозь нарисованный лес. О, это был настоящий шедевр, но все равно лишь иллюзия, изображение жизни. И сама Рита здесь казалась себе нарисованной девочкой. Крохотной фигуркой среди высоченных стволов, обозначенной несколькими движениями кисти. С первого взгляда и не разобрать, кто это, а будешь всматриваться – распадется на отдельные мазки, окончательно потеряет всякое сходство с человеком.
Нарисованная девочка поднималась по нарисованному склону. Иллюстрация к сказке, старой как мир. Она часто зевала и терла глаза, не отдохнувшие за бессонную ночь. Тряпичные кеды быстро промокли во влажной траве. Лямки отцовского рюкзака то и дело съезжали с узеньких плеч. Рюкзак пока был наполнен лишь смутной тревогой и целым ворохом воображаемых несчастий, столь основательно перемешанных, что никто не сумел бы отличить одно от другого, – но и такого веса вполне хватало, чтобы заныла спина.
– Все будет хорошо, – повторяла Рита вслух слова отца, сказанные на прощание. – Ты только не разглядывай подолгу ничего, в руках особо не верти. Схватила – и суй сразу в рюкзак. Так вернее.
Фраза звучала не слишком обнадеживающе, но хотя бы звучала. Позволяла заглушить холодную тишину вокруг. И потому она произносила ее вновь и вновь, по-разному интонируя, пытаясь убедиться, что именно так и поступит, увидев нечто необычное там, наверху. Не станет изучать. Уберет в рюкзак не глядя.
– Все будет хорошо? Ты только не разглядывай подолгу. Ничего! В руках особо. Не верти…
Еще Рита то и дело вынимала из заднего кармана джинсов тетрадный листок со списком нужных предметов, кое-как набросанным рукой отца. Буквы выглядели еще более мятыми и влажными, чем бумага, на которой они были начертаны. Даже Рита, давно и хорошо знавшая этот почерк, с трудом разбирала написанное:
1 муз. инструмент
Посуда – 2 или 3
Игрушка – 2 или 3
1 книга или 1 картина
Одежда – 1 или 2 вещи
1 чучело или 1 статуэтка
1 непонятная вещь
– Больше ничего не надо, – сказал отец, передавая ей листок. – Как только соберешь, возвращайся. Этого хватит.
Затем он закашлялся, покраснел и махнул рукой, давая понять, что Рите пора выходить. Ему явно стало хуже. Так она и не успела спросить про последний пункт в списке. Одна непонятная вещь. Насколько непонятная? Значит ли это, что, не разглядывая и не вертя в руках, назначение вещи невозможно определить? Если так, то как не спутать ее с редким музыкальным инструментом или абстрактной статуэткой? Или это должно быть что-то настолько невообразимое, что с первого взгляда осознаешь – вот оно?
– Нормальные отцы посылают дочерей со списком в магазин, – сообщила Рита покосившейся липе, в ветвях которой чернело воронье гнездо. – Но у нас все по-другому, потому что мы живем на природе.
Липа не ответила. Рита хотела пожаловаться еще, но в последний момент осеклась – почудилось движение впереди, среди рыжего мертвого сосняка, перекрывающего путь к вершине. Будто кто-то переметнулся от одного ствола к другому. Или пролетел.
Несколько мгновений девочка не шевелилась, пристально вглядываясь в тени перед собой, готовая в любую секунду развернуться и со всех ног помчаться вниз. Но тени замерли и больше никаких фокусов не вытворяли.
– Птица, – сказала Рита липе, чьи ветви еще нависали над ней. – Из твоего гнезда, должно быть.
Липа вновь промолчала, а Рита торопливо миновала подозрительное место и углубилась в сухостой. Трава под ногами сменилась настилом из тусклой, ржавой хвои, и сам воздух словно был полон ржавчины и мелких колючек. Казалось, он даже похрустывает при вдохе. Меж голых ветвей, торчащих во все стороны растопыренными пальцами, висели клочья серой паутины. Склон стал заметно круче. Очень скоро Рита выбилась из сил. Однако отдыхать здесь, на кладбище сосен, ей не хотелось, тем более когда до вершины оставалось всего ничего. Сквозь переплетения костлявых крон виднелось чистое небо. Всем телом опираясь на посох – спасибо, папа, что надоумил! – и тяжко, влажно дыша, Рита
