Джозеф Ле Фаню - Дом у кладбища

О похождениях Чарлза Наттера в тягостном промежутке между его исчезновением после первого визита Мэри Мэтчуелл в Мельницы и долгожданным возвращением под родной кров сохранился короткий отчет от первого лица, по большей части это письменные ответы на предложенные вопросы, явно предназначавшиеся для адвоката. С вашего позволения, я — поскольку запись не слишком пространна — привожу ее здесь дословно:

«Когда эта женщина появилась в Мельницах, сэр, я едва мог поверить своим глазам: я хорошо изучил ее нрав, она всегда была чертовски зловредной, но я давным-давно докопался до ее прошлого — и меня потрясла ее наглость. То, что она сказала, было правдой: мы и в самом деле женаты, вернее сказать, церемония имела место в церкви Святого Клемента Датчанина, в Лондоне, в 1750 году. Я не мог этого отрицать, но мне прекрасно было известно и о том, о чем, как она считала, знали только она сама и еще один человек. Она вышла за меня замуж при живом муже. Мы прожили вместе немногим дольше трех месяцев, а потом расстались. И года не прошло, я все про нее выведал, но только никак не думал, что дождусь от нее новых пакостей.

Мне все было известно и об ее муже. Но за семнадцать лет многое меняется, и я опасался, что его уже нет в живых. Он был шорником в Дублине, звали его Дункан. Я решил вновь туда отправиться. Пакетбот „Милашка Бетти“ отбывал наутро в Холихед. Я взял деньги и вышел из дома тайком, не сказав никому ни слова. Сквернавка перепугала мою жену, выложив перед ней свидетельство о браке, и довела чуть ли не до сумасшествия.

Я поклялся Салли, что свидетельство фальшивое. Я просил ее подождать немного, чтобы она убедилась в этом сама. К этому свелись все наши объяснения. Думаю, Салли и половины не поняла из того, что я сказал: ум у нее зашел за разум. Да и сам я был немногим лучше. Не сразу сообразил, за что взяться, куда кинуться; мысли в голове бродили отчаянные, но, как только выход нашелся, я и успокоился. Не понимаю, почему мои следы у реки вызвали такой переполох — это просто случайность, ничего подобного я и в голову не брал. Прокрался я стороной, через Нокмарунские ворота; к тому времени уже совсем стемнело, навстречу мне попались только два возчика, наверное из Дублина, они меня не знали. Я пересек парк по прямой линии по направлению к Дублину; ни единой живой души мне не встретилось, было темно, но все же не настолько, чтобы ничего не видеть. Подходя к Мясницкому лесу, я вдруг услышал жуткий вопль, потом — где-то справа, шагах в полста от меня, — раздались два тяжелых удара подряд, быстро, один за другим, похоже было, будто кто-то выбивает ковер.

Едва заслышав шум, я закричал и со всех ног ринулся в ту сторону; второй удар я услышал уже на бегу; никого нигде не было видно, и все тотчас замерло, очевидно, из-за поднятой мною тревоги. Бежал я во всю прыть и очень скоро наткнулся на распростертое тело: человек в белом лежал в тени — казалось, он был мертв. Я взял его за руку, и, как мне почудилось, пальцы его слегка шевельнулись, но длилось это лишь одну секунду. Глаза и рот были приоткрыты, кровь лилась струей, и глубокие раны на голове выглядели ужасающе — я предположил, что их нанесли коротким кривым деревянным мечом (напоминающим бумеранг); кровь текла из уха и изо рта; никаких признаков жизни не обнаруживалось, и я решил, что передо мной покойник. Я хотел было прислонить тело спиной к дереву, но голова была так изуродована, что я побоялся ее трогать. По обмундированию — хотя шляпы при нем не было — я узнал в убитом доктора Стерка из артиллерийского полка.

Убедившись, что передо мной доктор Стерк, я испугался: доктор обращался со мной из рук вон плохо, и я не скрывал своего возмущения; мне подумалось, что улики против меня будут слишком тяжкими, если я окажусь замешанным в этом чудовищном происшествии, ведь я понятия не имел, кто преступник, а очутился возле тела сразу после совершенного злодеяния. Поэтому я поскорее перебрался через парковую стену, но уже возле Баррак-стрит опомнился, и мне стало не по себе: что, если в раненом еще теплится жизнь и неотложная помощь будет спасительной? Я спустился к берегу и, смывая с рук кровь, по неловкости уронил в воду шляпу — она так и уплыла по течению. Место там было пустынное, от страха я собрался было пуститься вплавь, но передумал и направился к Кровавому мосту.

Чем дальше я уходил, тем сильнее меня грызла мысль о том, что Стерк погибнет из-за моего бесчувствия. Хотя я и считал его мертвецом, терзания мои были неописуемы. Встретив у таверны „Королевский дуб“ двух солдат, я сказал им, будто случайно подслушал разговор, в котором упоминали офицера, лежащего раненым в Мясницком лесу — недалеко от парковой стены; я дал им полкроны, с тем чтобы они отправились на поиски. Взяв деньги, солдаты обещались исполнить мое поручение.

Я пересек Кровавый мост, сел в карету и поспешил к Льюку Гэмблу. О Стерке я ни словом не обмолвился — это было глупо, но даже Гэмблу я не решался вполне довериться. Я оповестил его о явлении М. М., то есть Мэри Дункан (под этим именем она содержала в Лондоне меблированные комнаты), заручился его профессиональным советом и отплыл в Англию. Арчи Дункан давно покинул Эдинбург, но я разыскал его в Йорке, куда он переселился из Карлайла. Он сильно бедствовал и потому обрадовался, когда узнал от меня, что мадама сейчас в Дублине, где загребает большие деньги… Когда я вернулся домой, выяснилось, что меня разыскивают как беглого преступника за покушение на Стерка.

Не подозревая о случившемся, я не предпринимал никаких мер предосторожности, мы с Дунканом прибыли поздно вечером и направились прямо в контору Гэмбла, которая и послужила мне убежищем. Я там сидел взаперти и выбрался только однажды: мне пришлось, по необходимости, побывать в Чейплизоде. Я вышел из кареты на повороте дороги у Нокмарунского пруда, в парке. Ночь была ужасная: разразилась метель, помните, когда у Черной скалы потерпел крушение бриг. Я должен был раздобыть кое-какие бумаги, нужные мне для использования против Мэри Дункан. У меня оставался ключ от застекленной двери, внутренний запор был сломан, и я без труда проник в дом. Служанки, однако, засиделись дольше обычного и заметили меня. Я наказал им молчать и благополучно вернулся вместе с бумагами. Рискнув показаться на улице еще раз, я был взят под стражу по обвинению в разбое. На подозрения судью навели слова служанки.

Все это время я находился в тюрьме. Дата моего ареста и дата освобождения приведены ниже».

На этом черновой набросок оканчивается, внизу страницы — полагаю, собственноручно — выведены инициалы «Ч. Н.».

Наттер вышел из кареты у Мельниц приблизительно в половине пятого. Он не стал проезжать через весь Чейплизод, а из осторожности, решив как следует осмотреться, приблизился к дому со стороны Нокмарунских парковых ворот. Бедная Салли, словно обезумевшая героиня в трагедии, с неистовым воплем «О, Чарли!» обвила руками его шею и от радости лишилась чувств. Наттер не произнес ни слова, но на руках отнес «душечку» (как ее обычно называла Магнолия) на диван и, бережно прижимая ее к сердцу, сам вдруг бурно разрыдался. Салли быстро пришла в себя и, заключив дорогого Чарли в объятия, обрушила на него бессвязный поток нежностей и восторгов, привести которые здесь довольно затруднительно. Наттер молчал. Он со слезами на глазах нежно обнимал жену и, неловко улыбаясь, кусая нижнюю губу, вглядывался в милое растерянное лицо, источавшее не выразимую словами привязанность: в каждой знакомой черточке, в каждой морщинке изрезанного временем облика таилась безмерная, бесконечная любовь… В доме царил счастливый переполох: сияющие служанки весело суетились, делали книксены, щебетали приветствия. Праздничный ажиотаж поверг в изумление даже подвыпившего кучера, стоявшего в прихожей.