Стивен Кинг - Противостояние

Проснулась Абагейл около половины четвертого, с чуть затекшим телом, но чувствуя себя отдохнувшей и бодрой. В течение следующих двух с половиной часов она ощипывала кур, отдыхая, когда пораженные артритом пальцы доставляли чересчур сильную боль. За работой пела церковные псалмы и гимны: «Семь ворот Города (Слава Тебе, Господь)», «Веруй и повинуйся» и свой любимый – «В саду».

Когда она кончила ощипывать последнюю курицу, каждый палец раздирала боль, а дневной свет начал приобретать тот спокойный золотистый оттенок, указывающий на приближение сумерек. Конец июля, дни снова становились короче.

Она зашла в дом и опять перекусила. Хлеб зачерствел, но не заплесневел – никакая плесень не посмела бы показать свое зеленое рыло на кухне Адди Ричардсон, – и она нашла полбанки арахисового масла. Съела сандвич с маслом, приготовила еще один и положила его в карман платья на случай, если снова проголодается.

Часы показывали без двадцати семь. Она вышла на крыльцо, завязала мешок и осторожно спустилась во двор. Перья она складывала в другой мешок, но несколько улетели и теперь висели на зеленой изгороди Ричардсонов, которая засыхала, потому что ее никто не поливал.

– Я закончила, Господи. – Абагейл тяжело вздохнула. – Направляюсь домой. Идти буду медленно и не думаю, что доберусь раньше полуночи, но Книга говорит, что не убоишься ни ужасов в ночи, ни стрелы, летящей ясным днем. Я исполняю Твою волю, насколько это в моих силах. Прошу Тебя, иди рядом со мной. Во имя Иисуса, аминь.

Когда она добралась до того места, где дорога с твердым покрытием переходила в проселок, уже совсем стемнело. В траве трещали сверчки, где-то рядом с водой, возможно, у пруда, в котором Кэл Гуделл поил коров, квакали лягушки. Вставала луна, большая и пока еще красная, цвета крови.

Абагейл присела отдохнуть и съела половину своего сандвича с арахисовым маслом (с удовольствием добавила бы к нему желе из черной смородины, чтобы убрать вязкий вкус, но Адди держала свои заготовки в подвале, куда вела слишком длинная лестница). Джутовый мешок лежал рядом. Тело вновь болело, последние силы, казалось, иссякли, а идти оставалось около двух с половиной миль… но она чувствовала необъяснимое веселье. Сколько лет прошло с тех пор, как она гуляла одна ночью под звездным шатром? Звезды светили так же ярко, как всегда, и если ей повезет, она увидит падающую звезду и загадает желание. Теплая ночь, звезды, летняя луна, красное лицо которой только-только показалось над горизонтом, – все это вновь навело Абагейл на мысли о ее девичестве со всеми его неожиданными вспышками активности, причудами, невероятной ранимостью, когда она стояла на пороге Тайны. Да, в свое время и она была девушкой. Некоторые люди не смогли бы в это поверить, точно так же, как не могли поверить в то, что гигантская секвойя вырастает из зеленого побега. Но она была девушкой, испытала тот период жизни, когда детская боязнь темноты немного ослабевает, а взрослые ночные страхи в тихой ночи, когда можешь услышать голос своей вечной души, еще находятся в пути. В этот короткий период ночь – ароматная загадка, и ты, глядя на усеянное звездами небо и вдыхая пьянящие запахи, которые приносит ветер, в полной мере ощущаешь сердцебиение Вселенной, любовь и жизнь. Тебе кажется, что ты навечно останешься молодой и…

Твоя кровь в моих ладонях.

Кто-то резко дернул за мешок, и сердце Абагейл подпрыгнуло.

– Эй! – вскрикнула она старческим, надтреснутым голосом. Потянула мешок на себя – и заметила внизу маленькую рваную дыру.

Раздалось глухое рычание. Между усыпанной гравием обочиной и кукурузой Абагейл увидела большую бурую ласку. Зверек смотрел на нее, и в его глазах мерцали красные лунные блики. К первой ласке присоединилась еще одна. И еще. И еще.

Она перевела взгляд на другую сторону дороги и увидела, что вдоль обочины выстроился ряд ласок, их злые глазки задумчиво уставились на женщину. Они учуяли запах кур в ее мешке. «Откуда их столько взялось?» – подумала Абагейл с нарастающим страхом. Однажды ее укусила ласка. Она залезла под крыльцо Большого Дома, чтобы достать закатившийся туда красный резиновый мяч, и словно множество иголок впилось ей в руку между запястьем и локтем. Она пронзительно закричала от внезапности и злоб ности случившегося, от обжигающей боли и неожиданности. Вытащила руку из-под крыльца – и ласка осталась висеть на ней, капельки крови забрызгали гладкий бурый мех. Тело зверька извивалось в воздухе, словно змея. Абагейл кричала и махала рукой, но ласка не ослабляла хватку, словно сделавшись частью тела девочки.

Во дворе играли ее братья Мика и Мэтью. Отец сидел на веранде и просматривал каталог «Товары – почтой». Все они подбежали к ней и на мгновение застыли, увидев двенадцатилетнюю Абагейл, кружащую по двору на том месте, где через какое-то время поднимется амбар, с бурой лаской, свисающей с руки, словно меховой шарф. Задние лапы зверька вспарывали воздух в поисках опоры. Кровь дождем падала на платье, ноги и туфли девочки.

Первым вышел из оцепенения ее отец. Джон Фримантл подобрал полено, валявшееся рядом с колодой для колки дров, и закричал:

– Не шевелись, Эбби!

Его голос, которым – она привыкла к этому с детства – отдавались команды, обязательные к исполнению, прорвался сквозь заполонившую разум панику (никакому другому голосу это бы не удалось). Эбби застыла, полено полетело, вращаясь, и руку до плеча пронзила резкая боль (Абагейл не сомневалась в том, что рука сломана), а в следующую секунду бурая Тварь, которая так удивила ее и причинила ей столько мучений – в те несколько мгновений удивление и боль переплелись в неделимое целое, – уже лежала на земле с выпачканным в ее крови мехом, и Мика подпрыгнул и обеими ногами приземлился на нее. Послышался жуткий хруст, какой иной раз слышится в голове, когда разгрызаешь твердый леденец, и ласка гарантированно покинула этот свет. Абагейл не потеряла сознание, но разразилась громкими, истеричными рыданиями.

К тому времени к ним подбежал Ричард, старший сын, и переглянулся с отцом. Во взглядах читался испуг.

– Никогда в жизни я не видел, чтобы ласка так себя вела. – Джон Фримантл обнимал рыдающую дочь за плечи. – Слава Богу, твоя мать в поле, собирает фасоль.

– Может, она б… – начал Ричард.

– Заткнись! – резко бросил отец, прежде чем Ричард успел закончить фразу. Голос звенел от ледяной ярости, но при этом в нем слышался страх. И Ричард заткнулся. Закрыл рот так быстро и сильно, что Эбби услышала, как лязгнули его зубы. А отец наклонился к ней. – Пойдем к колонке, Абагейл, и промоем рану.