Джереми Робинсон - Кронос

Аттикус вошел в дом. Все-таки учили же его проникать в самое пекло ада и возвращаться невредимым. Под ногами, как всегда, заскрипели ступеньки. Вот нам и первое воспоминание: Джиона научилась читать на этой лестнице в возрасте трех лет, задолго до своих сверстников. Как она удивила родителей, когда вдруг, стоя на ступеньках, начала читать вслух «Луна, спокойной ночи». К пяти годам она уже прочла «Джеймс и гигантский персик»,[18] а дальше ее было не остановить.

Всего лишь сутки прошли с тех пор, как Аттикус последний раз был дома, но, когда он открыл дверь и зашел, показалось, будто он попал в чужой мир. Все здесь было не так: выстроившиеся в два ряда в холле ботинки и кроссовки, грязные кастрюли на кухне, разбросанные на кофейном столике карточки судоку.[19] В последние два года отношения отца с дочерью были далеки от идеальных, тем не менее они порою вели заочную борьбу в судоку — молчаливое соревнование, которое хоть как-то их объединяло.

И фотографии.

Аттикус привык к тому, что по всему дому развешаны и расставлены фотографии Марии. Он не хотел их убирать, считая попытку забыть ее предательством. Любовь есть любовь, ее нельзя просто взять и стереть, спрятать, забыть… Нечего и пытаться.

«Ты можешь, — думал Аттикус, — ты можешь отомстить за утраченную, украденную любовь».

Он задерживался возле фотографий, и каждая вызывала в нем бурю эмоций — до ощущения физической боли. В голове мелькали воспоминания обо всех событиях их совместной жизни: вот они поженились, вот родилась Джиона… Последней висела фотография, на которой была запечатлена вся семья, включая его родителей и брата.

И именно этот снимок причинил Аттикусу боль наибольшую. Ведь он до сих пор не позвонил родным! Он вдруг подумал: они же знать не знают о том, что Джионы больше нет, и до сих пор надеются увидеть его с дочерью через два дня.

Аттикус медленно набирал номер, руки его дрожали.

— Алло! — тихо ответили на том конце провода.

— Ма-ама? — Голос Аттикуса дрогнул, но больше ничего говорить было и не нужно.

— О детка, о, как мне жаль. — Она заплакала. — Мы видели в новостях. Не могу в это поверить. О дорогой…

Аттикус глянул на автоответчик. Шестнадцать звонков. Они пытались до него дозвониться.

— Извини, что не позвонил раньше.

— Дорогой, не беспокойся из-за этого. — Мать перестала плакать и теперь только шмыгала носом. — Коннер уже едет. Жди его с минуты на минуту.

Аттикус тяжело вздохнул. Как бы ему хотелось увидеть брата! Очень не многие люди понимали его, думали так же, как он. Брат был одним из таких людей, но сейчас Аттикус не мог терять ни минуты. Те двое, что ждут на улице, меньше всего склонны привлекать к себе (и к своему боссу) внимание.

— Меня здесь не будет, — сказал он.

— По… почему?

— Я… я должен сделать дела.

Ну как еще объяснить, что он задумал? Нельзя же сказать, что он будет рисковать жизнью, что в случае неудачи ей придется перенести еще одну потерю вдобавок к уже пережитому.

— Дверь будет не заперта. Он может оборонять форт в мое отсутствие. — Аттикус решил сменить тему. — Папа рядом?

— Когда сюжет показали в новостях… и мы услышали твое имя… и увидели тебя на носилках… с папой едва не случилась истерика, он что-то кричал, кого-то звал. Его положили в больницу на обследование. Подозревают, что сердце. Но он чувствует себя хорошо. Заставил меня поехать домой на случай, если ты позвонишь, и, как видишь, был прав.

Аттикуса захлестнули противоречивые чувства. Жалость к отцу и матери и желание увидеть их боролись в нем с жаждой мести. В конце концов решающую роль сыграло кошмарное воспоминание о том, как морское чудище проглатывает Джиону.

— Мне пора, мамочка.

Она вздохнула:

— Хорошо… и, детка…

— Да, мам?

— Когда ты найдешь его, всади в него еще одну пулю. За меня.

Аттикус не смог сдержать улыбку. Его мать — настоящий боец и всегда такой была. Многие близкие друзья семьи не сомневались: если бы женщины могли служить в спецназе ВМС, она была бы среди них первой.

— Ты видишь меня насквозь.

— Только не говори отцу о моей просьбе.

— Сделай мне одолжение и позвони ему сама. Я опаздываю.

— Конечно же. Я люблю тебя.

— Я тебя тоже.

Повесив трубку, Аттикус почувствовал себя уже лучше. Теперь, когда его намерения одобрил человек, чье мнение очень многое для него значило, исчезла вся нерешительность, до того одолевавшая-таки его. Вернулись уверенность и готовность к действиям.

Он поднялся по лестнице и направился прямиком в свою спальню. Вошел — и ничего не почувствовал. Это была единственная комната в доме, которая изменилась после смерти жены. Здесь по-прежнему оставались ее фотографии, но обстановка стала более холостяцкой; исчезло все, что напоминало о Марии: ее духи, одежда, ее украшения. Пока они тут оставались, он не мог спать.

Аттикус быстро надел синие джинсы и облегающую темно-синюю футболку. Положил в карман зеркальные солнцезащитные очки и ключи, затем сунул ноги в кроссовки.

Одевшись, он подошел к гардеробу, целиком заполненному мужской одеждой. Ни единого намека на то, что еще два года назад здесь хранились и ее вещи. Аттикус достал с верхней полки спортивную сумку, открыл и дважды проверил содержимое, хотя и без того отлично знал, что в ней лежит. Черный костюм для спецопераций, крюк-кошка с веревкой, прибор ночного видения, сигнальные ракеты, специальный подводный нож, черный грим и суперсовременный костюм для подводного плавания, по сравнению с которым его обычный дайверский выглядел как холщовая рубаха перед смокингом. Что может понадобиться в предстоящем деле, Аттикус не представлял, поэтому прихватил сумку со всем содержимым.

Затем раздвинул висящую на плечиках одежду и, встав на колени, постучал кулаком по задней стенке гардероба и отвел ее в сторону. Внутри открывшейся ниши находились два запертых на замки ящичка. Аттикус вытащил оба, поставил на пол и отпер ключом, который постоянно носил с собой. Открыл ящичек поменьше и достал «смит-вессон» 60-й модели, сконструированный под патрон «357 магнум».

Водонепроницаемый корпус из нержавеющей стали делал это оружие незаменимым для подводных операций. Известный также под названием «карманное орудие», шестизарядный револьвер гарантированно выводил из строя противника с одного попадания в любую часть тела. Многие начинающие «котики» предпочитали более компактный пятнадцатизарядный «ЗИГ-Зауэр 9226», но закаленные в боях ветераны знали, что с триста пятьдесят седьмым «магнумом» не сравнится никакое оружие.