Роман Лерони - Багряный лес

— Не надо больше, — тихо попросил он, одновременно стараясь сглотнуть упругий ком, застрявший в горле. Он понимал, что у него не хватит сил дослушать этот рассказ до конца.

— Надо, Александр Анатольевич. Надо, можно и нужно. Ты боишься моего "салюта"?

Саша отвел глаза в сторону.

Собеседник поспешил его успокоить:

— Нечего больше бояться. "Проверено — мин нет" — не так ли у вас, саперов, пишется?

Ответ был не нужен.

Лекарь налил еще вина в стаканы. Выпили, не закусывая. В этот раз сладость в напитке почти не чувствовалась, только усилившаяся горечь с привкусом соли, наверное, от слез. В сознании не было туманящего хмеля.

— Я шел с Андреем на руках обратно в город. Не помню, сколько времени шел. Лишь только тогда, впервые в жизни, я понял, что такое утрата. Это когда нет ни единой мысли, вместо них белый огонь в сознании: видишь предметы, но не можешь их осознать — все испепеляет огонь, который надолго поселился под моим черепом. Это была боль. Прошло много времени, и я сейчас начинаю вспоминать: я шел с сыном на руках, рядом шли такие же убитые горем родители, мужья, жены, навстречу ехали машины с ликующими людьми. Люди пели песни, веселились, размахивали огненно-рыжими знаменами Алгонии, но, приблизившись к нам, смолкали и спускали на древках флаги. Они сажали нас в свои машины, украшали их по национальному обычаю цветами печали, и мы медленно ехали в город. Грустная песня перекрывала урчание моторов. Я потерял сознание… Через несколько дней были похороны, на которые съехались люди со всей страны. Победа народа над диктатурой — это огромный и святой праздник, но на нем не пели веселых песен, не танцевали, не играли музыки. Только грустная старинная песня сопровождала мертвых героев, как положено по древнему алгонскому обычаю. То, что произошло в лесу, назвали "Кряцевской местью". Но со скорбью была и радость победы. На следующий день город вновь тонул в зарницах, но уже только от салюта. Диктатора Тодора схватили. Он повторил судьбу Муссолини — итальянского диктатора и фашиста. В день праздника ко мне в гостиницу, помянуть Андрея, пришли его друзья и сослуживцы. Они рассказывали мне о нем, о его подвиге, когда он старался отговорить пьяных милиционеров от штурма посольства. Но что они могли рассказать отцу о сыне? Больше в той стране мне было нечего делать. Звонил Иван, просил приехать. Я был согласен, но для оформления надлежащих документов необходимо было вернуться в Украину. Я надеялся, что работа в Америке поможет мне потушить огонь горя, полыхавший в моем сознании. Перед самым отъездом в Штаты меня пригласили в СБУ. Это обыкновенная процедура собеседования, если ты физик-ядерщик, у которого за плечами участие не в одном секретном проекте. Я сидел в приемной какого-то генерала и ждал своей очереди. Волнения не было — я знал наперед, какие вопросы будут задаваться. Был готов к той настороженности, граничащей с плохо скрываемым презрением, которое раньше могло глубоко ранить в сердце. Рядом со мной, за своим рабочим столом, копошился какой-то майор, адъютант. Зазвонил телефон, майор снял трубку, встал, поправил китель, указал мне рукой на дверь и с улыбкой сказал: "Свидание разрешено, господа…" Может, это была злая игра воображения, воспаленного пережитым горем, может, редкое по случайности простое совпадение, но я тогда, впрочем, как и сейчас, не верил и не верю в роковые совпадения: все в том человеке было похоже на того изувера в ночном лесу — интонация, манеры и акцент! Сходилось все!.. Огонь в моей голове вспыхнул настолько ярко, что я потерял сознание. Когда пришел в себя, оказалось я что лежу на полу, скрученный так, что не было возможности пошевелить даже пальцем, было трудно дышать и смотреть — из раны на голове кровь стекала прямо на глаза; вокруг злые морды охранников; всюду щепки от разбитой мебели, осколки пластика и стекла; обеспокоенные хлопоты бригады "неотложки" возле чьего-то распластанного на полу тела. Я увидел на его теле изорванный китель с майорскими погонами. Не знаю, что тогда произошло, может, уже тогда безумие полностью овладело мной, но мне стало легко и весело. Я стал смеяться и не мог остановиться до тех пор, пока меня не вырубил охранник ударом ноги в лицо. Потом был следственный изолятор: теснота, вши, жажда, вонь, допросы с побоями, но мне все это удалось вытерпеть. В этом мне помогала мысль, что я убил таки этого гада. Следователю я рассказал все, но он мне не поверил. Показывал документы, доказывающие, что Переверзнев Олег Игоревич — так звали этого майора — не был в том году нигде, кроме Украины, где с честью и мужеством выполнял свой воинский долг, протирая штаны в приемной своего генерала, и командуя ротой компьютерных клавиш, за что, кстати, был недавно представлен к нескольким боевым наградам и внеочередному воинскому званию. За какие такие заслуги наградили? Но никто не торопился отвечать на этот вопрос. Они не верили мне, я не верил им. Они страдали оттого, что больно разбивали об меня кулаки, а я оттого, что выплевывал сломанной челюстью выбитые зубы и с хрустом дышал из-за поломанных ребер. Такое "мирное" житье продолжалось около трех лет. Сокамерники ласково называли меня "трупиком". Все было бы хорошо, и сконал бы я тихо возле параши, если бы одним прекрасным днем не воткнули в камере одному блатному заточку под лопатку… Я только на кровь и на мертвого глянул, как в голове вновь вспыхнул белый огонь… Не знаю, что я там натворил, но очнулся уже здесь, в "люксовых номерах". С меня сняли все обвинения, дело закрыли, майора, скорее всего, торжественно и с салютом похоронили, как героя. Меня прозвали Лекарем и стали брить раз в неделю нагло, чтобы от ударов электрошока не горели волосы. Потом стучать током по мозгам стали реже и только при необходимости.

— Почему же ты сам брился? — спросил Саша.

— Бритвы у них тупые и руки не оттуда растут. Однажды чуть не скальпировали. Вот и взял я это дело в свои руки.

Лекарь лег на стопки с бельем и облегченно вздохнул:

— Теперь говорят, что я здоров. Обещают скоро выписать.

— Зачем же тогда продолжаешь бриться?

— Привычка. Это утерянная часть свободы, дорогой мой Александр Анатольевич. Рефлекс, выработанный за семь лет.

Он поднялся и разлил остатки вина по стаканам.

— Выпьем же за то, чтобы я скорее от него избавился. За нашу долгожданную свободу!

Лекарь выпил и с силой, до хруста в пальцах, смял свой стакан и уронил его на газету.

— Вы уедете обратно в Америку? — отставляя свой пустой стакан, спросил Саша.

Лекарь вяло закивал:

— Скорее да, чем нет. Там остались деньги, дом, и все такое… Только бы надо одно дело уладить: сына к себе перевезти. Узнавал — недешево это будет, но разве в деньгах дело? Его душе спокойнее будет рядом с родителем… Жалко, что вина мало!