Павел Чибряков - Что-то… (сборник)

Но теперь, тёплым летом, в комнате с окном на северо-восток было приятно прохладно, и поэтому чертовски уютно. Вот уж воистину – человеческое представление об уюте прямо противоположно природно-погодным условиям. Что это – наглость или взбалмошность? Поди, пойми. Так уж мы устроены. (Железная «отмазка» на любые нелицеприятные вопросы и претензии).

Расслабленно растянувшись на старом диванчике, который перекочевал в его спальню после долгожданной покупки новой мягкой мебели (это тогда, когда ему было тринадцать, она была новой), Борис некоторое время безмысленно смотрел на чуть шевелимые ветерком ветви растущей за окном рябины. Ему очень нравилась рябина, но только вот так, за окном. Особенно весной, когда она цвела, и осенью, когда густо-красные листья оттеняли комнату, будто вышёптывая в её атмосферу эхо летнего тепла. К сожалению, красные гроздья на фоне первого снега оставались нетронутыми совсем не долго; «запасливые» люди старательно обрывали практически всё (хоть бы птичкам на зиму что оставили, так нет) и… и тогда мама варила рябиновое варенье. Как же он ненавидел этот запах! И что вкусного в нём находят люди?! А воробушки зимой голодают! Да! У рябины есть что-то общее с павлином – только любоваться, и ничего больше.

Отведя взгляд от окна, Борис посмотрел в угол у самого потолка и с некоторым удивлением заметил, что, похоже, угол промёрз настолько, что даже сейчас, в конце Июня, сохранял противный цвет несвежего синяка. Кажется, пропал угол.

Вздутия на углах домов продолжали увеличиваться, приумножая степень собственной искажённости. Глубокие трещины в бетоне стали напоминать перекошено разинутые пасти неведомых чудовищ, которые, будто, пытаются высвободиться из плена бетонных стен. Если бы кто-нибудь заснял это специальной камерой для покадровой съёмки в течении некоторого времен, то при воспроизведении это, наверное, напоминало бы гротескную пародию на роды… чего-то. Но все эти процессы по-прежнему оставались незамеченными.

В свои двадцать шесть лет Марина была ладно сложенной женщиной с миловидным лицом, ничего не говорящем о её возрасте, что прибавляло ей привлекательности. При невысоком, по современным меркам, росте у неё было такое замечательное сложение, что всякие там 90—60—90 могут «отдыхать». Конечно, её параметры, примерно 102—74—106, звучали не ахти как, но как же это смотрелось! В конце концов, красота – понятие эстетическое, а отнюдь не метрическое. Так что все эти педерастийные, по сути, стандарты не имеют никакого значения в реальной жизни. Хвала богам.

Марина была медсестрой. После окончания медицинского училища она вернулась в Горск-9 и устроилась работать в единственную в городке больницу. Она, наверное, сама не могла бы сказать, было ли это её призванием, или просто так «решилось», когда пришлось выбирать, чем заниматься в жизни. Но, как бы то ни было, медсестрой она была замечательной и любимой почти всеми.

Почти, потому что в самом начале работы в больнице она «не дала», как говорится, хирургу – самоуверенному бородачу, который, по слухам, был заядлым «гинекологом-любителем». А она ему отказала. Категорически. С тех пор между ними постоянно ощущалась некоторая натянутость. Впрочем, Марину это не особо волновало. Как бы то ни было, они оба были хорошими профессионалами в своём деле, и их отношения друг к другу не должны были влиять, и не влияли, на их, иногда совместную, работу.

Что касается личной жизни – то она… когда-то была. И любовь, и даже несколько месяцев семейной жизни (без ЗАГСа, но семья образуется, в первую очередь, фактически и практически, а не формально и нотариально). С Сашкой было неплохо, но… недолго. И не понятно – то ли мужикам действительно постоянно чего-то не хватает, то ли когда в их жизни появляется, пусть временно, но «единственная», вместе с этим приходит что-то «лишнее», что они не могут переварить. А может, они оба просто облажались – им показалось: «вот оно», а на самом деле – им просто «показалось».

Неизвестно, с какого момента их взаимоотношения начали иссякать, но, в конце концов, Марине стало понятно, что между ними уже нет чего-то важного, что могло бы не «связывать» их (может, семейная жизнь, в какой-то степени, – и «неволя», но не в кандалах единение), а… как там сказано – «да прилепится муж к жене»? Так вот, сначала, вроде бы, «прилепились», а потом… Марина в детстве собирала фантики и помнила, что приклеить фантик к альбомному листу можно было и мылом, вот только продержаться так он мог совсем не долго. Даже если сразу альбом прижать чем-нибудь тяжёлым и фантик продолжал держаться и после высыхания, то все равно он с досаждающей лёгкостью отлетал от листа при малейшем неосторожном прикосновении.

Этим «неосторожным прикосновением» (если не его последствием) стала беременность Марины. Вернее, осознание её ненужности. Не понадобились никакие доводы и убеждения; она просто увидела выражение его лица при этом известии и…

Аборт она делала в областном центре. Ей не хотелось делать это в своей больнице, хотя её бы там, наверняка, никто ни то, чтобы осудил, но поняли бы и, скорее, слегка посочувствовали. Вот этого она и не хотела.

После этого Марина вернулась к матери, попросив Александра перевезти туда её вещи. Особых переживаний по поводу разрыва с Александром у Марины не было, поскольку вскоре обнаружилось, что у её матери рак матки, и ничего поделать уже нельзя. Её мать была замечательной, умной женщиной, всю жизнь проработавшей библиотекарем по призванию и с удовольствием, и она постаралась, чтобы последние месяцы её жизни были жизненными, а не предсмертными.

Затем был некоторый период времени, который потом в памяти сжался и, как бы, покрылся матовостью, что немного притенило тяжёлую реальность произошедшего. Старшая сестра, которая, выйдя замуж, уехала в Торжок, две недели после похорон пожила с Мариной; а после её отъезда Марина с режущей чёткостью осознала себя одиноко живущей женщиной, не испытывающей практически никаких желаний.

Вскоре после похорон Марине участливо предложили взять отпуск, но она отказалась, сказав, что лучше она будет работать, что это поможет ей скорее придти в себя; забота о других, пусть даже чисто профессиональная и несколько безличная, может нивелировать ощущение собственного несчастья.