Кодзи Судзуки - Темные воды

Та улыбка удовлетворения на лице Асо на пороге смерти... Много лет спустя Кенсуке понял ее.

Асо улыбнулся тому, что втайне оставил свое семя на земле. Но сила, которая помогла странному посеву, не пришла на помощь молодому побегу. Живое доказательство тому Кенсуке видел перед собой.

Заметив, что Кенсуке на него смотрит, мальчик на мгновение поднял на него взгляд, а затем так же, без всякого выражения на лице, снова уставился на Шестую Батарею, постепенно исчезавшую вдали.

Захват

1

На краю мыса Футцу есть площадка обозрения, по форме напоминающая пятиконечную звезду. Отсюда открывается вид на Йокосуку и мыс Каннон. Хироюки Инагаки в первый раз привел с собой на эту площадку своего сына.

Между первым и вторым волнорезами прилив особенно стремителен. От мыса начинается изогнутый песчаный мол, лишь немного не доходящий до первого волнореза. В послевоенные годы вы могли бы во время отлива доехать до первого волнореза на джипе, но сейчас это невозможно. Теперь мол — это просто ряд едва различимых в воде точек, и по нему даже пешком с трудом пройдешь. Ребенком Хироюки слышал, что кто-то пытался пройти — и был застигнут приливом. Беднягу попросту смыло, даже тела не нашли.

Было начало лета, ветреный субботний полдень. Хироюки изредка бросал взгляд на то, как быстро течет вода между двумя волнорезами. Отсюда, с обзорной площадки, корабли казались крохотными, как пузыри на воде. В сущности, этот залив являлся его рабочим местом. Хироюки был рыбаком. Он ловил угрей на Футцу двадцать пять дней в месяц.

Он унаследовал эту работу от отца пятнадцать лет назад. С тех пор панорама Токийского залива значительно изменилась. Песчаный мол, уходивший в море, теперь простирался гораздо дальше к северу, чем прежде. Были насыпаны искусственные острова, а морское дно перекопали, чтобы расширить фарватер. Эти изменения нарушили сбалансированный ритм приливов и отливов, в результате песок размыло и южная часть мола разрушилась.

Но Хироюки все это заботило мало. Пока месячный улов приносит ему не меньше миллиона иен, какое ему дело до того, как выглядит Токийский залив? Он должен класть на стол перед своей женой миллион иен ежемесячно. Пока он делает это, нет оснований жаловаться.

— Ладно, пошли...

Хироюки играючи потрепал по голове сына. Кацуми был ребенком очень тихим и послушным. Он не среагировал и продолжал увлеченно смотреть на полуостров Миура, но, заметив, что отец уже спускается по лестнице, торопливо побежал за ним.

У основания лестницы стоял человек, продававший жареную кукурузу.

— Хочешь?

Не дожидаясь ответа сына, Хироюки купил початок. Продавец показался ему знакомым.

— Вы не видели здесь мою жену? — спросил Хироюки.

Продавец засмеялся и отрицательно покачал головой.

Хироюки протянул сыну кукурузу и махнул рукой, испачканной в соевом соусе:

— Пошли.

Кацуми на самом деле кукурузы не хотел, но знал, что, если откажется от чего-либо, предложенного отцом, тот будет раздражен. Отец даже поколачивал его. Кацуми без слов взял кукурузу и стал следить за выражением отцовского лица, чтобы понять, в каком тот настроении. Он откусил от початка и поплелся за отцом. Мама запрещала ему перехватывать между завтраком и обедом или обедом и ужином. Но отец все время покупал Кацуми сладости — не из легкомыслия, а специально, назло жене. Каждый раз, когда это происходило, Кацуми оказывался в затруднительном положении. Если ослушается мамы — она отшлепает по губам, если отклонишь папино предложение — он надерет уши. А хуже всего, что папа всегда покупал ему то, чего он и не хотел вовсе.

Кацуми прошел несколько десятков метров за отцом, пока они не добрели до пляжа на северной стороне мыса. Мыс вдавался в море — с одной стороны его волны были бурными, с другой — тихими. Бурные волны ударяли в южный берег, тихие омывали северный. На северном берегу всегда было полно машин из Токио. Приезжие и сейчас осаждали пляж, проводя здесь жаркий субботний день. Детвора в плавательных жилетах резвилась в воде, а взрослые на пляже запекали в барбекю рыбу и пили пиво. Повсюду слышались раскаты смеха.

Хироюки остановился и огляделся. Сын отставал от него метров на десять. Мальчик еле волочил ноги, с явным отвращением вгрызаясь в кукурузный початок. При взгляде на него раздражение переполнило Хироюки.

Не замечая, что отец смотрит на него, Кацуми наблюдал, как взлетают на волнах водные лыжники, оставляя за собой сноп водных брызг. Не то чтобы он мечтал присоединиться к ним — об этом и речи не могло идти: Кацуми боялся воды. Он всегда находил какой-либо предлог, чтобы не участвовать в заплывах на уроках физкультуры. Потому-то он, конечно, и плавал так плохо, хотя ему было уже одиннадцать лет. С точки зрения отца, неумение плавать для сына рыбака было чем-то вроде предательства.

Хироюки громко позвал сына по имени. Но гул катеров, буксировавших водных лыжников, заглушил его голос. Все еще глядя на море, Кацуми заковылял по пляжу, зарываясь в песок носками ботинок. Хироюки снова выкрикнул имя сына и двинулся по направлению к нему. Кацуми обнаружил приближение отца, только когда его накрыло тенью. Он инстинктивно отступил, подумав, что отец опять собирается его бить.

— Дай-ка мне это! — закричал отец.

Он выхватил початок у сына и доел его сам.

— Так сейчас едят кукурузу. Понял, парень?

Он выбросил огрызок и вытер рот ладонью.

И вдруг Хироюки вздрогнул от внезапного крика Кацуми держался за живот и стонал от боли. Сначала Хироюки не понял, в чем дело.

— Простите! — Это извинились отец и сын, подбежавшие к ним. Оба были в бейсбольных перчатках.

Хироюки посмотрел вниз и увидел мяч у ног сына. Папаша с сынком играли около соснового леса и промахнулись, угодив мячом Кацуми по ребрам.

— Извините! Вы в порядке?

— Нельзя ли чуть поосторожнее, мать вашу?! — буркнул Хироюки, отбрасывая мяч.

Кацуми по-прежнему сидел, скрючившись, на песке. Хироюки взял его за руку, поднял на ноги и стал ощупывать бок, в который попал мяч. Он не обнаружил ничего страшного — только под майкой был красный отпечаток.

— Все путем. Жить будешь, — благополучно поставил диагноз Хироюки, ободряюще ткнув сына в ребра.

Кацуми поплелся дальше, но шел еще медленнее, чем раньше. Он еще держался за бок, и гримаса страдания застыла на его лице. Он еле волочил ноги, язык вываливался изо рта, и он то и дело издавал глубокие вздохи. Это настолько раздражало Хироюки, что тому необходимо было излить свое раздражение на кого-то или на что-то.