Елена Блонди - Татуиро (Serpentes)

— А-а-а!!! — крик поднялся, и завеса перед Витькиным лицом колыхнулась, показывая ему в замершем мгновении то, что случится сейчас. Здесь, в мире, как в зеркале содержащем в себе все миры: Мененес, пляшущий на мёртвом Меру, — получившим по заслугам; длинные тела, изорванные в клочья, — за то, что делали, по заслугам; лица, враждебно повернутые к той, что защищала чужое, и новые камни в руках, познавших свою силу, поднимались. И ей — по заслугам! А там, за ней — ещё чужие, от которых неизвестно, чего ждать. Висящая на стене чужая. И — Ноа. Те, кто вчера ещё были змеями и посмели пытаться стать людьми…

Всем по заслугам!

— А я тут! Один…

Витька оглянулся затравленно, скользя глазами по привычным предметам. Упавший штатив, скомканные в углу цветные тряпки, сунутая на старый стул фотокамера. Не та, которой работал все последние недели. Простенький аппаратик, что перекладывали с места на место, не боясь потерять.

— Ты один. Но теперь так всегда.

— Так. Да, — ответил Витька голосу в голове, успев в несколько секунд уместить увиденное, принятое в сердце и обдуманное.

— И я на своем месте.

Оторвался от прозрачной стены и, делая шаг в сторону стула, подхватил камеру в ладонь. Прислушался к тому, что отозвалось внутри, не в голове — в сердце. И кивнул, доверяясь. На ходу потянул длинную шею софита, щёлкнул кнопкой и направил толстый луч в еле заметную желтизну. Встал, не пытаясь прорваться, и поднёс к глазу камеру. И по коридору луча увидел.

Цветы и полотна, острые жала каркасов и нежные стебли, неровности каменных стен и врезанные в них прямоугольники дверей студии. Улыбки, что исчезали, сменяясь печалью и мукой, и не поймёшь сразу — смееется ли, плачет лежащая в цветке. И тот, что стоит над ней, — стиснул руки на шее или подхватывает, освобождая. Мужчина на каменном полу, вытянув ногу в клубок проводов, держит на шее змею. И не поймёшь сразу — душит ли его горло цветное сильное тело или он срывает с себя врага, вонзая в кожу ногти. Наклон головы, нахмуренные брови… Оскал ярости или улыбка? Лицо, искажённое горем, или то — плач радости? Свет нисходящий сверху, от неба, но тут же — чёрные дыры в потолке. Любовь, вызывающая смерть, и ужас, превратившийся в любовь. Место, где темнота встречается со светом, и, перемешиваясь, они создают жизнь. Такой, какая она есть, всегда, и мы все — на этой грани. И каждый волен выбрать сам, что он увидит на сделанном Мастером снимке.

— Решайте! — щелкала кнопка.

— Решайте, решайте…

— Никто за вас, — шептал Витька, чуть поворачиваясь, нагибаясь вперед, падая на колено. Вытянувшись, направил камеру на дальнюю стену и снял, как расплетаются змеиные тела, держащие Надю-Аглаю. Как подхватывает её Ноа и опускает на свои колени светлое тело. И побежал им навстречу, не замечая, как раздаётся прозрачная стена, вытягиваясь перед ним длинным коридором.

В маленькой камере, которую он прижимал к груди на бегу, покоилось то, что манило великий ахашш, то, что держало, держит и будет держать мироздание на краю чёрной пропасти. А может быть, — не только удержит, но и чуть-чуть приподнимет, отодвигая. Сердце и разум, сопряжённые с Даром. Неважно, в каком месте Вселенной произошло рождение, и неважно, как именно выглядит то, что родилось, — картина, музыка, книга. Круги по воде жизни коснутся всего.

С последним щелчком спусковой кнопки в пещере, отделённой от Витькиной студии на непонятное количество лет и километров, будто качнулись невидимые весы. Кто-то сам бросил камень, а у кого-то он выпал из разжавшихся пальцев. Кто-то отложил в сторону вырванный прут, чтобы помочь встать раненому. А кто-то отвернулся от оглушённой ударом змеи, не добивая.

И в наступившей тишине люди, косясь на босую, со слипшимися на месте удара светлыми волосами Найю, стоявшую перед полуженщиной-полузмеей, стали уходить в высокую арку, помогая тем, кто идти не мог.

Потрескивали на стенах факелы, бросали красные отблески на гнутую сталь, неровные бока валунов и кучи шевелящихся тел в проходах между ними. Акут стоял, обнимая за плечи жену и Ноа. А она держала за руку мальчика. Посмотрев, как сидит Онна над телом Меру, шепотом сказала:

— Ты иди, Мерути. Вон твоя сестра.

— Я с тобой побуду. А то он, смотри, раненый весь, — мальчик дернул подбородком в сторону Акута, посмотрел, как двое мужчин взваливают на себя тело его отца, всхлипнул и заревел.

Найя вгляделась в прозрачную мягкую стену и, оставив Акута, подошла, не отпуская руки мальчика. Смотрела на Витьку, стоявшего с другой стороны. И подняв руку, приложила ладонь к мягкому. Улыбнулась.

Витька поднял свою руку, прижал к преграде, накрывая её ладонь. Смотрел на неё, на мальчика, вытирающего нос грязным запястьем. И вдруг вспомнил Васятку, который чуть старше, тоже вёл его спасать тех, кого любит, просто так, беззаветно.

«Зеркало. Отражение мира в другом. Я в ней, она — во мне». Мягкая, как невидимая преграда, тоска обхватила его сердце неумолимым пониманием судеб. Его судьбы, прочно связанной с его местом — в своём мире. И судьбы светловолосой молодой женщины, которую она нашла — в другом. Как отражение его самого. А значит, никогда вместе, но тем не менее — вместе всегда, до самой смерти. И после неё…

— Счастья тебе, светлая Найя, — голос его задрожал и охрип, комкая слова. Но она поняла, шевеля губами, произнося его слова вместе с ним. И убирая ладонь, оглянулась с улыбкой. Ноа Витьки, обняв за плечи Аглаю, скользнула сквозь раздавшийся плотный воздух, и он, поворачиваясь, обхватил девушку, прижимая к себе, поддерживая. Так стояли втроём, глядя через мягкое стекло пространства и времени на тех, кому жить свои жизни в неизмеримой дали, но кто неразрывно и навсегда теперь связан с ними сердцем и разумом.

— Счастья тебе, мастер! — и Найя вдруг засмеялась, как девчонка, махнула рукой, отпуская собеседников:

— Приходите летать!

— Да.

Витька, обнимая Аглаю, чувствуя, как щекочет кожу движение расписного тела Ноа, такое привычное и родное, увидел, как затуманивается мягкое стекло, и, хмурясь, шмыгнул носом. Сморгнул и осмотрелся. Тихая студия, полная полотняных колыбелей-цветов, еле видневшихся в полумраке, мягко светилась от снега, засыпавшего лежащий за окнами мегаполис. И оттуда, извне, слышались обычные звуки города: шум стройки, сигналы машин, дальняя музыка.

К Найе, опустившей руку, подошла Оннали и наклонилась поцеловать брата, свешивая волну гладких волос с одного плеча до самой земли.

— Это всё? — прижимая Найю к себе, шепнул Акут. Она вздохнула. Помотала головой.

— Подожди. Ещё не все понято. Или, если хочешь, — иди?