Елена Блонди - Татуиро (Serpentes)

И, вспомнив, застонала. Варайя! Жаба, мерзкая ящерица с вечно растопыренными ногами! Оказалась за её спиной и ударила Кору миской. Наступала, заслоняя свет, и шипела угрозы:

— Ты жадная старая обезьяна… Нет тут твоего, всё — моё. Я — жена, а ты мать, а ты знаешь, что делают с матерями, когда они выжили из ума!

— Нет! — Кора схватила топорик и замахнулась на подлую девку. — Я… я не такая! Я другая для своего сына! Он… он меня любит.

Варайя расхохоталась, откидывая плечи, и пламя запрыгало по узорам на подоле.

— Да он сам послал меня. Ты — старуха! Зачем ты?

Вырвала у Коры топорик и замахнулась.

Кламм, сказало каменное лезвие, раздробив раковины на крышке сундука. И Кора поняла — не врёт.

…Бежали без троп, продираясь через мелколесье, и молодой сильной Варайе было легче, потому что Кора первая принимала на себя хлещущие удары веток. Оглянувшись единожды, старуха увидела, что женщина скинула длинную тайку, и Еэнн светит, любуясь, как мелькают её круглые бёдра и сильные ноги. И, попав в каменный лесок, Кора поняла: ей не убежать. Упала, поднимая руки, и стала кричать хриплым сорванным голосом мольбы небесному охотнику, чтоб защитил — закрыл белый глаз и спрятал её.

Но время дождей ушло, как было от времени до времени и через время, — ни одной тучки на усыпанном звёздами небе. И Варайя, стоя над ней, подняла обеими руками топорик, открыв тёмные подмышки, и опустила его на бедную голову Коры. Присела, жадно глядя в свете Еэнна, как чёрная кровь натекает на растрёпанные волосы. И, улетая в небытие, Кора увидела за её спиной высокую фигуру своего сына.

— Мой сын… — шептала, глядя, как небо наливается яркой синевой. Наверное, по лесной подстилке уже ползут утренние тени, и вся деревня спит, сморенная великим пиром. А ей — только ветки над головой и шуршание мусора под ногами кламов, раздающееся отовсюду.

— Хочу про-клянуть теб-бя…

Слёзы текли по опухшему лицу, заливая корни волос и пробитый череп, а над раной уже толклись дневные мушки.

— Не могу…

— Но ты… ты… жаба… будь проклята, будь, будь!!!

Несколько скрытых в зарослях змей подняли головы, создавая необходимую для передачи данных невидимую конструкцию. Ближние, уставив на умирающую Кору развёрстые пасти, поглощали бессильную и от того ещё более мощную её ненависть. Средние, ожидающие у перехода на тайные тропы, слушали, принимая, и передавали дальше. И сократившись, запульсировал в нижних пещерах неспящий мозг.

— Аа-шши низка… уровень чрезмерен… тело не подлежит восстановлению. Оптимум — пища… без перехода… на месте…

— Ахашшш.

Укладывая на плоских головах чешуи, собиратели сомкнули пасти и устремились к дрожащему телу.

Кламы, недовольно крича, тяжело порхнули на нижние ветки, сели, покачиваясь и ожидая.

Глава 83

Грань бесконечности

— Почему ты ушла? — он рвался вперёд и почти проваливался в желтоватую пелену, встряхивая головой в надежде, что это лишь пелена его слёз, скрывающая висящее на стене тело. Но мягко принимая, пелена отталкивала, и он, еле удерживаясь на ногах, снова бился, разводя руки, пытаясь скрюченными пальцами прорвать помеху. Жёлтое стекло, вставшее стеной, отгородило его от пещеры, которая одновременно была внутренностью студии, и там, за ней, всё переплеталось, показывая огромные цветы и между ними вдруг знакомую изогнутую кушетку, колыхающиеся на дальних окнах шторы, открывающие неровные каменные стены, увитые яркой зеленью. Не слышались звуки: стоны и шипение стихли, может быть, тоже биясь изнутри в мягкую преграду.

Навалившись на жёлтую муть, Витька застыл, покачиваясь, напряжённо пытаясь услышать. Мелко стучала в висках боль, билось сердце, шумело в ушах, и в самом центре головы зудело тонко и режуще — беспомощность пела свою нестерпимую песню.

— Потому что надеялась уберечь тебя.

Он выпрямился и оглянулся на пустое пространство, оставленное ему: распахнутые двери студии, за ними насмешкой — его лестничная площадка и тёмно-красный старый дерматин на двери в квартиру. Голос Альехо звучал в голове, и Витька, снова вглядываясь в шевеление за жёлтым туманом, спросил ещё:

— Но ведь глупо! Что она могла сделать там без меня, что? Вот и…

— Всегда есть надежда…

Он снова налёг на преграду, выдыхая и стискивая зубы, чтоб усилие было большим. Будто пытался в одиночку сдвинуть дом, двигая его плечом.

— Ты один, — напомнил ему голос.

— В-вижу, мать твою!

За преградой что-то происходило. Он не мог толком увидеть что. Всплёскивал свет, и мельтешили тени то медленно, а то вдруг кидаясь резко, как напуганные. И всякий раз сердце останавливалось, потому что до того, как появилась пелена, он видел достаточно, чтобы бояться. И помнил. Все его сны и всё, что случилось на зимнем берегу Азова, в чёрной пещере Эдема пришло и вкручивало в виски страх за то, что может случится там, в нескольких метрах. Или уже случается? Он видел силуэт, рывками проходящий между яркими пятнами, видел чёрные штрихи змеиных тел и тени людей по краям пещеры. Что-то менялось внутри, стена становилась прозрачнее. Но не потеряла крепости. Жадно глядя внутрь, он шарил руками по мягкой поверхности, переступая то в одну сторону, то в другую в надежде, вдруг где-то найдется слабое место, вдруг…

…Она шла к мастеру. Потому что он был для неё всем. Водой и хлебом, бесконечным счастьем и чёрным отчаянием, птичьими стаями радостей и громоздкими тучами тёмных печалей. Пришел спасти её. Бился. Теперь её очередь…

— Акут… Акут!!!

— Аа-шши… — отзывались чёрные провалы, и маленькая мысль юрким болотником ввинтилась в её мозг. Что-то было не так. Пока она шла, спотыкаясь, огибая валуны с распятыми на них телами, краем глаза видя, как сгибаются оборванные фигуры рабов, мерные вздохи потолка усиливались, будто торжествуя.

— Акут… — оттолкнула что-то, мешавшее ей пройти. И замерла, услышав тихий плач. Обок сидел Мерути с отброшенной пустой чашей. Опустив голову, вытирал рукой нос. И даже в макушке его, еле видной за сплетающимимся змеями, было такое отчаяние и безнадёжность, что, подняв ногу для шага, она не сделала его.

— Мерути… Пойдём, — протянула руку. Но мальчик, не поднимая головы, покачал ею.

— Мама, — сказал тихо в коленки, — и Оннали…

Они находились по разные стороны от её пути и обе, выгибаясь, смотрели. Дочь — с ненавистью. Мать, переводя взгляд с лежащего тела мужа на Найю, с чёрной болью в глазах.

Найя присела на корточки:

— Я… я вернусь сейчас. Эти ничего тебе не сделают, я… Я скоро…