Артемий Ульянов - Останкино. Зона проклятых

— Вот, — наконец-то протянула она что-то продолговатое.

— Олечка, что это? — спросил он, всматриваясь в предмет сквозь повязку безжизненными глазами.

— Подставка под цветочный горшок, железная.

— Умничка, — похвалил ее муж. И они стали возвращаться к стене.

— Оля, слушай… Я поднесу руку, а когда завибрирует, ты до этого места дотронься подставкой. Поняла?

— Да.

Протянув руку, он услышал как жена сказала «дрожит». «Не оставь нас, Господи», — молча взмолился Васютин. А вслух сказал:

— Давай, только тихонечко.

Изо всех сил вглядываясь в тусклую размытую картинку, он увидел, как предмет достиг стены и продолжил двигаться вперед.

— Она туда проваливается, — подтвердила Оля, зачарованно глядя на происходящее.

— Вынимай, — резко сказал Кирилл. — Что с этой подставкой? А?

— Да ничего, Кирюш. Все с ней нормально.

— Все, пойдем, — как-то буднично произнес Васютин, словно торопил копавшуюся жену пойти на прогулку.

— Как пойдем? В стену? — уточнила Оля. Женька испуганно сжался, втихаря пуская слезу.

«А вот это хороший вопрос. Как именно идти?» — подумал Кирилл. Чуть помедлив, он перекрестился свободной рукой.

— Оленька, сынуля. Сейчас будет просто интересно и не страшно.

— А больно не будет, пап? — поинтересовался Женька сквозь слезы.

— Нет, что ты, сынок. Нет конечно. Так, слушайте меня и не торопясь делайте, как я говорю. Руки не отпускаем. Женечка, иди ко мне, а руку мамину не отпускай.

Женька послушно двинулся к отцу, хоть и видно было, что он сильно испуган.

— Оль, я встану вперед. Женьку мне на закорки подсади. Держать его можешь как угодно, хоть за ногу. Главное — чтоб наша цепочка не размыкалась.

— Понятно, — кивнула она.

Когда Женька оседлал отца, словно на зимних конных поединках в парке, которые они затевали с соседскими мальчишками, Оля подошла к ним сзади.

— Хватайся за меня, Оль. И прижимайся очень крепко.

Она торопливо сделала, что было велено мужем.

— Я вытяну руку вперед и дам команду идти. И мы пойдем… Нет, как бы побежим… Ну, то есть это надо сделать очень быстро. Оленька, отталкивайся ногами что есть сил. Но только по моей команде. Поняла?

— Да, поняла, — еле слышным дрожащим голосом ответила она.

— Помолимся, — произнес Васютин, трижды перекрестясь.

— Боженька, будь ко мне милостив, пожалуйста. Спасибо! — трогательно пробормотал младший Васютин, как и учила его бабка Василиса, вечно сидящая на лавочке у их подъезда и мнящая себя блестящим педагогом.

Собрав на кончиках пальцев всю свою огромную любовь к тем двоим, намертво прижавшимся к нему, Кирилл вытянул руку к стене. Она тут же пошла крупной рябью, стремительно перестав быть бетоном и штукатуркой.

— Оль, готова?

— Да, — соврала она.

— Тогда на три-четыре. Скажу четыре — сильно толкайся.

— Хорошо, — с трудом произнесла Васютина, еле дыша от страха.

— Три, четыре! — хрипло отчеканил Кирилл.

И они ринулись вперед.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ВОСЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМОЕ

— Нет, ну ты погляди, что за гусар! Герой, храбрец, красавец! Жаль, не сподобился усами обзавестись, — не то восхищенно, не то насмешливо сказал Аристарх, появляясь из-за стеллажа. И, деловито повернувшись к Петру, стоявшему рядом с кисетом в руках, спросил, ехидно прищурясь своими нелепыми разновеликими глазами:

— Вот и пришла пора, Петруша, мечте твоей сбыться. Радостно тебе, старый грешник?

— Сотню лет коли грезить о чем станешь, так опосля силенок недостает радоваться. Дюже охота со смертию скорее свидеться, да чтоб без лишней муки. А уж коли мольбу мою заветную исполнишь, так вовек тебе сего добра не забуду.

— Что век твой, Петруша, а? Шуточный пустяк, сущие мгновения. Сейчас сгинешь, как и не было тебя. А с тобой и добро мое той же дорогой. Какой мне с него прок, скажи на милость?

— Сгину али нет — об том лишь Господь ведает. Это, светлый князь, не в твоей власти, а посему неча пророчить попусту. Да и не имею иного добра, коим возможно отплатить тебе. Как в земной жизни голытьбой крепостной обретался, так и по сию пору добра не нажил.

— А кисетик табачку откуда, бессребреник ты мой? Ты пошто его Васютину в карман пристроил, пока тот Борьку в огороде гонял?

— А ежели Орн глянуть вздумает на то, как все сие приключилось, так я ему и ответствую, что за ради табаку я Васютина на путь запретный наставил.

— Старый осел ты, Петя. Уж коли поостеречься против Орна решил, так чего проще сказать, что за христианскую веру православную помог Васютину. Так-то вернее будет.

— Ну уж нет, Аристарх. С той поры, как неупокоенных отпевать по чину стали, Орн ведь и злодейство страшное сотворить может. Распнет мя, страдальца, да и предаст на кресте забвению на века. А триста лет великим мучениям предаваться — сие для меня уж не по летам.

— А может, ты и прав, Петя. Всяко статься может.

— Так исполнишь ли ты мольбу мою?

— Да с чего ты себе надумал, что я эдакую возможность имею, служа Орну в его пределах? Это чушь немыслимая, сам рассуди!

— То предание не ново. Неупокоенные сказывают, ты распятие хранишь не одну сотню годков ужо.

— Петя, ты пред смертным часом, видать, ополоумел. Против воли Орна храню? Или без его ведома? Вот ведь несут околесицу! Брешут, себя не помня!

— Так сказывают, что Орн ведает о сем распятии. А за верную твою службу смилостивился он над тобою, Аристарх. Дюже ты ему надобен в сем пределе. На коленях молю, дай утешиться пред кончиной! Мне с того великое упокоение будет.

— Ну да шут с тобой, Петя. Будь по-твоему.

— Благодарствую! Всею душою своей горемычной благодарствую!!!

— Только обязан будешь уговор соблюсти. Молитву не смей даже начать, а лучше уста свои не разевай даже. То же и знамения касается. Не вздумай даже перста сомкнуть в щепоть, а не то я тебя сам узлом завяжу.

— Не ослушаюсь я воли твоей, будь покоен.

— Ладно, явлю. Всего-то пару мгновений оно подле тебя будет, так что не медли.

Сказав это, Аристарх запрокинул голову и вытянул перед собой руки с растопыренными пальцами. Слегка потряс, потом стал двигать ими так, будто барабанил по невидимому столу. Спустя пару секунд пальцы его развили немыслимый темп, мелькая в воздухе с таким проворством, что вскоре перестали быть различимы. И вот тогда перед ними, всего в нескольких сантиметрах, стали появляться очертания креста. Пальцы Аристарха словно ткали его из желтоватой паутины, как усердные пауки, но в сотни тысяч раз быстрее. Не успел Петр опомниться, потрясенный этим невероятным зрелищем, как небольшой крест был готов. Руки Аристарха замерли, но крест оставался висеть перед ними в воздухе. Тогда распорядитель резко обернулся к старику, удерживая крест в воздухе, Петр бросился к нему, успев приложиться два раза. Пытался было и в третий раз поцеловать распятие, беззвучно моля Господа о прощении, но распятие рухнуло к его ногам, просыпавшись на пол золотой пылью, которая тут же исчезла.