Виктор Торчинов - Таинственная самка: трансперсональный роман

Тут Сергей отхлебнул пива, а Андрей, воспользовавшись перерывом в его словоизлияниях, задал ему вопрос о соме. Точнее, о том, что он по этому поводу думает, особенно в связи с тем, что в зороастризме издревле существовал культ эфедры, из которой, вроде бы, приготовлялась сома, и Заратуштра, кажется, даже получил свое откровение, собирая ее веточки. Хотя вряд ли эфедрин вообще можно отнести к психоделикам, тогда как из ведических текстов совершенно ясно, что сома обладала психоделическим эффектом. С другой стороны, такой исследователь и знаток энтеогенов[29], как Уоссон[30], предполагает, что для изготовления сомы использовали сок мухоморов. Но психоделическая мощность мухоморов тоже сомнительна. Кое-кто говорит о псилоцибиносодержащих грибах. Но есть ли они в Индии? Или арии использовали их, еще когда жили на севере, а в Индии начали экспериментировать с эфедрой, и в конце концов вообще отказались от сомы в связи с отсутствием эффективного заменителя псилоцибина?

Сергей сразу же вдохновился, отставил пиво, но взялся за сигарету и выдал еще один монолог.

— Действительно, есть две теории сомы. Одна основана на том, что действующим веществом был псилоцибин, родственник мескалина, содержащийся в некоторых грибах, в частности, в обычных мухоморах, хотя в последних и в незначительном количестве. Другая основывается на том, что в это время были уже известны фармакологические свойства эфедры. Однако эта вторая теория, на мой субъективный взгляд, является бредовой, так как из эфедры можно получить лишь наркотические вещества, относящиеся к стимуляторам. Сначала выделяется алкалоид — эфедрин, потом эфедрон или другие стимуляторы ряда фенамина. Эти вещества, обладая, конечно, наркотическим действием, не дают того психотропного эффекта, который по идее нужен для проведения мистерий. Наркота же для этой цели абсолютно бесполезна. Если вас беспокоит мысль о религиозно-мистической ценности психоделического опыта с той точки зрения, что медитирующий и совершающий психоделический трип оказываются как будто бы в одной категорийной лодке, то это зря. Согласитесь, жить в красивом доме и заглянуть в него через окно — не одно и то же. А психонавт только заглядывает, буддой или святым он никогда не станет. Для этого нужно преображение личности, а для преображения личности нужна аскеза, аскеза в изначальном смысле — как подвиг, упражнение, самосовершенствование, даже борение. Но заглянуть в окно святости, так сказать, психонавт может. А уж для научного изучения сознания, его природы или возможностей, психоделики просто бесценны. С другой стороны, физиологическая основа любой серьезной трансформации организма, тем более такой, как просветление, предполагается сама собой. Глупо думать, что пробуждая кундалини[31], мы не меняем самым серьезным образом химию нашего организма. И, естественно, это предполагает обратное утверждение: можно и со стороны биохимических изменений добиться определенного трансформирующего воздействия на психику. Ничего тут страшного нет. Я понимаю, профанация и т. д. Но ученый ведь не должен исходить из предубеждений и предрассудков. А массовое употребление, конечно, совершенно нежелательно.

Увы, равенство есть иллюзия, и иногда вредная иллюзия. Как бы это ни было прискорбно, но quod licet Jovi, non licet bovi — что позволено Юпитеру, не позволено быку. Какой-нибудь философ применяет психоделик для исследования сознания, а какой-нибудь наркоман делает то же самое ради кайфа. Все же понятно… Это не парадоксы психоделиков, а издержки доктрины равенства, в том числе и юридического. Но наше общество не готово даже обсуждать такие проблемы, да и западное недалеко ушло. Наш институт есть оазис, башня из слоновой кости, твердыня академизма. И это надо ценить при всех издержках и нелепостях академической жизни, особенно в нашем постсоветском варианте.

После этой тирады все мы на некоторое время примолкли, а потом разговор понемногу перешел на мирские темы и в конце концов — на перемывание косточек московским коллегам. Особенно досталось одной ученой даме, Тамаре Павловне Максимовой. Тамара Павловна писала в огромных количествах бешено популярные книжки на тему «трансперсонализм и лечение алкоголизма» и закатывала к небу глаза, произнося такие выражения, как «океанический экстаз» или «вулканическое переживание». Однако злые и даже не очень злые языки говорили, что Тамара Павловна боялась психоделической практики как черт ладана и что ее собственный трансперсональный опыт близок к нулю. На практиках же типа холотропного дыхания она обычно сидела, скрестив ноги «по-турецки» — в сукхасане, как она предпочитала выражаться, — возведя очи горе, и вместо интенсивного доведения легких до состояния гипервентиляции, занималась дыхательными упражнениями, описанными в книгах типа «Йога для здоровья». К этому образу Андрей добавил еще одну черточку: на некоей вечеринке она разоткровенничалась и сказала, что ей всегда хотелось, чтобы ею овладели прямо на столе. По этому поводу я заметил, что ее понять можно: все мужики интеллигентничают и политкорректничают, а у женщин сексуальные комплексы развиваются. К положительным чертам мадам Максимовой относилось ее вполне бескорыстное стремление помогать молодым ученым, однако после того, как они становились «на ноги», видимо, так и не овладев своей патронессой на столе, она утрачивала к бывшим подопечным какой бы то ни было интерес. Известна была Тамара Павловна и своим свободомыслием, иногда довольно своеобразным. Так, в середине брежневской эпохи сия дама опубликовала некий труд о трансперсональных корнях музыки Скрябина, в библиографию которого исключительно по недосмотру редакторов и главлита включила труды всех «отказников» и «невозвращенцев», гордо заявляя всем коллегам, что «вот все боятся и не делают», а она «не побоялась, и все прошло». Между тем после выхода книги кто-то все-таки настучал, в результате чего несчастных издательских редакторов чуть было не выгнали с работы. А Тамара Павловна ходила вся в белом.

Я так подробно пересказал эту историю, чтобы лучше охарактеризовать институтские нравы и обстановку в институте со всем ее колоритом. Без таких деталей академическую жизнь не понять, ибо она — не только исследования и публикации, но и отношения между сотрудниками — личностные, бытовые и профессиональные.

Изрядно накачавшись пивом и перемыв косточки всем наиболее колоритным фигурам питерского и московского трансперсонализма, мы наконец-то вышли на улицу. Наступающий вечер не чувствовался: разгар белых ночей! Тепло, вот-вот полетит тополиный пух — для Питера достаточно редкий, мягкий июнь. Вскоре мы расстались. Сергей отправился восвояси к Пяти углам, Андрей пошел в сторону Невского, чтобы до поезда побродить по легендарному проспекту, ну а я пешком направился к Исаакиевскому собору и потом по Дворцовому мосту перешел на Петроградскую сторону, где и жил на Съезжен-ской, совсем недалеко от зоопарка.