Нина Воронель - Готический роман. Том 2

«А, может, я напрасно все это затеяла?» – мимолетно подумала она, пронося свой вдруг ставший тяжелым живот по узкому проходу, образованному приоткрытыми створками ворот, жаждущими немедленно захлопнуться и отделить ее от всего остального мира. Тем более напрасно, что отделиться от Карла ей все равно не удалось. Он внезапно передумал оставаться в машине и направился к воротам вслед за Инге. Как только он вошел, створки ворот хищно защелкнулись, оставив их разнокалиберную четверку в полном распоряжении Зильке Кранцлер.

Впрочем, не совсем в полном: из глубины сада им навстречу уже спешил Мастер с охапкой каких-то простыней, которые при ближайшем рассмотрении оказались просторными хлопчатобумажными балахонами. Глядя, как Карл, проворно завернувшись в свой балахон, скрыл лицо в тени капюшона, Инге полюбопытствовала про себя, не был ли он знаком с Зильке в той, другой, неведомой ей жизни? Если был, то он, наверное, опасается, что та может его узнать, так же, как Инге узнала ее? И ведь может, еще как может – его трудно с кем-нибудь спутать. Ну и узел у них тут завязался – топором не разрубишь!

Под конвоем Зильке и Мастера они долго блуждали по хитросплетению слабо освещенных аллей. Их заставили свернуть сперва вправо, потом влево и еще несколько раз влево и вправо, потом вправо и влево, так что к концу пути Инге потеряла ориентацию: то ли принадлежащий Каршталю участок был и впрямь велик, то ли они, сделав несколько петель, оказались неподалеку от того места, из которого вышли.

Они молча миновали парадный подъезд старого барского дома и, свернув в боковую аллейку, вошли в хорошо оборудованный гараж, где рядом с грузовиком и трактором было припарковано с полдюжины легковых автомобилей. Инге не заметила, что именно сделал Мастер – вероятней всего, незаметно для нее нажал какую-то кнопку, – и в простенке между грузовиком и высоким стеллажом с инструментами образовалась раздвижная дверь, створки которой зазывно поползли в разные стороны, открывая уходящую далеко вниз лестницу. Вспомнив рассказ Хельки, Инге мимолетно удивилась, что им не завязали глаза. Но тут же отогнала неуютную мысль – уж не рассчитывают ли хозяева, что они уже не выйдут из этого подземелья, чтобы поведать миру подсмотренные ими тайны?

От этой мысли ей не стало уютней. Кроме них ни в парке, ни в гараже никого уже не было – вся длинная процессия в балахонах, увиденная Инге при подъезде к имению фон Хакке, куда-то исчезла, не оставив после себя ни шороха шагов, ни переклички голосов. И, только спускаясь в подвал по ступеням бесконечной лестницы, Инге уловила какие-то сигналы, посланные другими смятенными душами, прошелестевшими вдоль этих стен несколько минут назад.

Смятение этих душ было так велико, что по спине Инге пробежала непрошенная дрожь. Она покосилась на полускрытый капюшоном профиль Карла, и ей показалось, что ему тоже не по себе. Но ей тут же стало не до Карла, ее охватило невыносимое чувство нереальности происходящего, – неужто это она, трезвая, здравомыслящая Инге Губертус, добровольно спускается непонятно куда по уходящим в сумрак ступеням? Как ее занесло сюда, зачем, почему? Ведь Хелька предупреждала ее о таящейся здесь смертельной опасности.

Инге рванулась было назад, но бежать было некуда – два малиновых балахона, замыкая шествие, преграждали ей путь наверх. Странная оторопь затопила разум Инге, и пространство над нею наполнилось сбивчивым голосом Хельки. И не стало извилистого темного коридора, втянувшего их в себя с последней лестничной ступеньки, остался только Хелькин рассказ, наполненный Хелькиной дрожью и Хелькиными слезами:

«Нам велели надеть саваны и повели в тот подвал. Мне было трудно идти, я весь час спотыкалась и два раза упала. Ступенек было много, может, целых сто, так что стало совсем хладно, как у погреби. И стали двери открываться, одни, другие, третьи, а после нас закрываться и защелкиваться».

Все точно – двери стали открываться, одни, другие, третьи, а вслед им закрываться и защелкиваться.

«Я бы забоялась – а вдруг они решили нас убить…»

А что, если действительно решили убить? Нет, не может быть, мы ведь не одни, там есть еще люди, много людей, они только что тут прошли и прошелестели шагами.

«…нас привели в ту зеркальну залу. Зала така громадна, як в Люблине кино, только все стены в ней из зеркал. Одно зеркало в другом отражается, другое в третьем, а третье в первом, и так без конца. И народу много, тоже из-за зеркал нельзя сказать, сколько, тем более все в одинаковых саванах».

Стройное, хорошо слаженное пение прервало магнитофонную запись Хелькиного рассказа. Инге вздрогнула, словно пробудившись после глубокого сна, и огляделась. Ее и вправду привели в зеркальный зал, слабо освещенный рассеянными по потолку маленькими лампочками, – из-за зеркал нельзя было понять, где они и сколько их. Вокруг нее пели. Фигуры в белых балахонах, построившись полукругом, вдохновенным хором выводили торжественные рулады, напоминающие знакомые с детства церковные гимны. Только слова были чужие, – про мир вокруг, какой он грязный и развратный, полный самолетов, машин и всякой другой нечисти. Но не надо отчаиваться, – утешали сплоченные общей надеждой голоса, – скоро все уладится, наступит конец света, и все нечистые люди со своими нечистыми машинами сгинут навеки. Останутся только те, что очистились и нашли путь. И тогда откроются двери, за которыми дорога на Сириус.

«Дорога на Сириус, дорога на Сириус!» – пропел в ухо Инге Хелькин голос и все разом замолчали. Они стояли тихо-тихо, задерживая дыхание, пока где-то за зеркальной стеной не зазвенела одна-единственная пронзительная струна. И все, кроме Инге и Карла, упали на колени и простерли руки к невысокой, обитой алым бархатом сцене в центре зала, на которой никого не было.

«Открой дорогу на Сириус! Дорогу на Сириус! Дорогу на Сириус!» – молили они. Инге заметила, что некоторые плакали. Две-три женщины рыдали в голос. В одной из них, истощенной и иссиня-бледной, Инге узнала бывшую красивую аптекаршу фройляйн Юту и поразилась, как та поблекла и похудела со времени их последней встречи. Совсем как Марта, – любопытно, как их тут доводят до такого состояния?

Вспомнив про Марту, Инге стала внимательней оглядывать лица под капюшонами, стараясь отыскать Марту и Клауса, но тут свет окончательно погас, и несколько пронзительных женских голосов зашлись в истерике. Впрочем, кажется, среди них была и пара мужских. Инге не могла бы сказать, как долго тянулась эта гнетущая темнота, нервы ее были слишком напряжены, чтобы отмечать время, тем более, что задремавший ненадолго младенец проснулся и повел атаку на утомленные мышцы ее живота. Когда ожидание стало невыносимым, лампочки вспыхнули снова, причем гораздо ярче, чем они светили до того. И Инге увидела, что на сцене стоит Мастер, впечатляюще отрешенный и неземной в своем малиновом балахоне. Он поднял руку – Инге почудилось, что в мгновенно окутавшей зал оглушительной тишине прошелестел вызванный этим движением воздушный поток.