Иван Панкеев - Копья летящего тень

Я лежу под одеялом — без сил, без движения, без мыслей. В комнату входит отец. Он, как всегда, небрит, седая щетина сглаживает на его худом лице морщины, его глаза — совсем не такие, как у меня — темные, почти черные, ласково смотрят на меня. Отец улыбается.

— Опять опоздаешь на занятия, — спокойно, без всякого упрека, говорит он и садится на стул, ставя рядом костыли. На нем клетчатая рубашка с заплатами, старые брюки, дома он ходит без носков, чтобы хоть как-то экономить, а бреется дважды в неделю.

— Я больна, — говорю я, поворачивая к нему голову на подушке. — У меня туберкулез или что-то в этом роде…

— Откуда ты знаешь? — испуганно воскликнул он. — Ты была у врача?

Я молча качаю головой.

Он пристально смотрит на меня. Седой, изможденный, больной старик. Мой отец.

Не рассказать ли ему о том, что я только что видела?

Пока я раздумывала об этом, он взял костыли и проковылял к моей постели, сел на край, печально уставился на меня.

Больше всего моего отца огорчало то, что он не может, как это полагается мужчине, содержать свою семью. Его инвалидской пенсии хватало только на плату за квартиру, поэтому матери приходилось работать в школе чуть ли не на две ставки. Моя университетская стипендия мало чем помогала.

— Кстати, — вдруг сказала я, — студентам обычно дают группу инвалидности в туберкулезном диспансере, так что я решила обратиться именно туда…

Кустистые, седые брови отца поползли вверх.

— …так что я буду получать кроме стипендии еще и пенсию, и мы с тобой сможем купить большой аквариум. Самый большой!

Я знала, что отец давно уже мечтает об этом и хитро подмигнула ему.

Он улыбнулся. Старческим, наполовину беззубым ртом. Потом покачал головой.

За окном падал густой снег, он шел всю ночь…

Через три дня снег растаял. Большой, неуютный, ни на что не похожий город, наполненный одиночеством. Совершенно чужой мне город.

В этом городе я родилась, он оставил на мне свой отпечаток. Отпечаток бессмысленности существования. Я не нахожу себе места в этом городе, я бегу от него — по его же унылым улицам, скрываюсь от него — в его же грязных, воняющих мочой подъездах, в безразличных к самому факту моего существования офисах, в прокуренных университетских коридорах и аудиториях…

Я — часть этого города меня не покидает твердая уверенность в том, что без меня этот город придет в полное запустенье, завянет и зачахнет. Без меня этот город превратится в фабрику бесконечно однообразной продукции, в фабрику той патологической нормальности, которая оставляет после себя лишь кучи мусора и ядовитых отходов.

Я смотрю на желтые, совершенно непроницаемые для меня окна чужих квартир, жадно ловлю отсветы чужой, бесконечно далекой от меня жизни, тихой радости и тепла, недоступных мне — и все, что происходит за этими цветастыми и тюлевыми занавесками, кажется мне какой-то давным-давно забытой сказкой, в которой почему-то не упоминается мое имя…

В этом городе у меня нет дома.

Скоро весна, но я чувствую себя совершенно больной, и мои полеты в пустом пространстве становятся все более и более редкими. Временами я ощущаю боль в груди, и когда я кашляю, я выплевываю сгустки крови… Моя воля ослабевает. Я почти перестала ходить в университет.

Бесконечно унылый мартовский день. Серые, черные, белесые тона, пронзительные крики ворон над мусорными баками, остатки снеговой жижи вперемежку с черноземом, заляпанные грязью машины, дешевое благоденствие киосков… Что общего у меня с этим городом?

Двухэтажное здание туберкулезной больницы, обнесенное со всех сторон высоким каменным забором. Большие железные ворота, несколько чахлых деревьев, жмущихся к стенам, похожая на братскую могилу клумба, дворняги…

Среди обитателей туберкулезной больницы много старух, и им хорошо здесь. Здесь, в отличие от других больниц, каждый день кормят и дважды в месяц выдают чистое белье. Здесь есть кое-какие лекарства. Но главное — здесь можно укрыться от окружающего мира — холодного, враждебного и жестокого — на долгие, долгие месяцы.

Врач внимательно смотрит мои рентгеновские снимки. Качает головой. Переводит на меня взгляд. У меня такое чувство, будто я в чем-то перед ним виновата.

Средних лет мужчина с небольшим брюшком и здоровым цветом лица. Наверняка он бегает по утрам, а летом ездит на велосипеде. Выражение его лица располагает к разговору, серо-голубые глаза смотрят спокойно и мягко.

Но вряд ли он настолько проницателен, чтобы догадаться об истинной причине моего добровольного прихода в этот «лепрозорий». И я стыдливо, но не без лукавства, опускаю глаза, словно боясь, что он прочитает в моем взгляде горячее желание получить инвалидскую пенсию… Да, матери не пришлось бы тогда работать на две ставки, и мы с отцом купили бы самый большой аквариум…

Нет, он ни о чем не догадывается!

Я снова поднимаю на него глаза и негромко, но убежденно говорю:

— Две-три недели, и я справлюсь с этим, я все рассчитала…

Некоторое время врач неотрывно смотрит на меня, потом вдруг начинает смеяться.

— Справитесь? — говорит он. — Да вы просто не представляете себе тяжесть вашего заболевания! Пять-шесть месяцев, вот минимальный срок! Да и то, если операция пройдет успешно.

На это раз улыбаюсь я.

— В операции нет необходимости… — убежденно сказала я и тут же прикусила язык, не желая посвящать его в свои тайны. Пусть этот не причинивший мне никакого вреда человек остается уверенным в ценности своего диплома и двадцатилетнего стажа работы.

Да, я поставила себе срок: две недели. И мое внутренне зрение обнадеживает меня: я замечаю, что зловещий кровавый сгусток с каждым днем уменьшается в размерах. Другое дело, чего стоят мне эти сеансы самолечения: я настолько изматываюсь, что два дня лежу потом в постели, пребывая в состоянии какого-то странного полусна.

Здесь, в больнице, мне намного спокойнее, чем дома. Здесь я могу целиком сосредоточиться на себе, сконцентрировать всю свою волю на зловещем темном пятне в левом легком, возле самого сердца. Раз за разом огромным напряжением сил, я изолирую это пятно от живой, здоровой ткани, стараюсь вырвать его целиком, изгнать его из себя.

Назначенное врачом лечение я по возможности игнорирую.

Лежа возле окна, я смотрю на серое мартовское небо, качающиеся на ветру деревья, стаи ворон — и думаю о Жене Южанине.

Перед тем, как лечь в больницу, я случайно встретила его около университета, на автобусной остановке. Он издали кивнул мне, и я подошла, забыв о своей болезненной внешности и о своей неуверенности в себе. И только оказавшись рядом с ним и вспомнив о своем состоянии, я засомневалась в правильности своего поступка и отступила назад. Вдруг он заразится от меня туберкулезом?