Иван Панкеев - Копья летящего тень

СЛАВЯНСКИЙ THE GOTHIC NOVEL?

Известно, что мир в значительной мере состоит из условностей. В одних странах белый цвет — радостный, торжественный, в других он же — траурный. Одни поклоняются некоторым животным как священным, другие поедают этих же животных, не чувствуя никаких угрызений совести.

Значит, дело не в мире вообще, а в людях, которые и являются носителями этих условностей, к которым безразличны небо и земля, животные и деревья.

Готический роман в известной мере — тоже условность. Издавна непременными его атрибутами считались старинные замки, подземелья, привидения, тени предков, выступающая из стен кровь и прочие ужасы. Не зря же по-английски он так и называется — the Gothic novel — роман ужасов или, если угодно — черный роман, в котором сверхъестественное занимает основное место.

Это, безусловно, так. Но как африканец и в условиях сибирской зимы остается чернокожим, а китаец — узкоглазым и желтолицым, так и готический роман вполне может появиться на свет там, где никогда не было замков. Но в нем останется его неотъемлемость — состояние страха, попытка понять потусторонность, стремление победить черные силы.

Именно поэтому влияние таких классических произведений, как «Удольфские тайны», «Виланд», «Влюбленный дьявол», «Ватек» чувствуется в творчестве не только Скотта и Байрона, но и Виньи, По, Гофмана, и даже некоторых российских авторов, включая современных.

Как средневековый готический почерк — напряженный, острый, ломаный — противопоставлен округлому гуманистическому письму, так и сам по себе готический роман, особенно старый, ломает привычные человеческие представления о гармонии, о добре и зле, о прекрасном и безобразном, — ломает, чтобы заставить читателя создать самостоятельный мир.

В этом томе собраны произведения двух современных отечественных авторов, работающих в разных стилях, но в одном направлении и доказывающих, что славянское воображение способно не только осознать и переосознать традиции, заложенные Уолполом, Радклиф и Мэри Шелли, но и способно вырастить мягко-готический роман на нашей российской почве.

В самом деле, разве так уж важно для литературы и в конечном итоге для читателя, происходят ли описываемые события в действительности или в сознании героев? Ведь наше сознание — тоже действительность, и в нем нет ничего из того, что не могло бы случиться.

Киммерия, Карпаты, Воронеж, Москва, украинское село, Пермь, сибирский городок, здание университета — все это было и есть.

Герои и героини — любящие и ненавидящие, добрые и злые, красивые и не очень — все они тоже пришли на страницы этого тома из реальной жизни, в которой продолжают существовать под другими именами.

Ситуации… Здесь уж дело читателя — верить или нет, ибо дело не в самих по себе сюжетах или ситуациях, а в том, насколько убедительно удалось авторам их описать, донести до читателя, ведь не мною сказано, что мысль изреченная есть ложь. Так и боль — одна, а каждый рассказывает о ней по-своему.

Я не случайно назвал произведения, включенные в эту книгу, «мягкой» готикой. Если сравнить с изобразительным искусством, то это не жесткая одноцветная графика, а скорее нечто акварельное, как и само крымское побережье с его неповторимыми бухтами, холмами, горами, растительностью.

Может быть, в этой «мягкости» и заключена особенность славянского взгляда на the Gothic novel, — в первую очередь, на состояние души героев, на их чувства, мировосприятие, на умение сблизить обыденное и сверхъестественное, а уж потом — на антураж, на внешние проявления, на пейзаж и т. д.

Известно, что первому общепризнанному готическому роману «Замок Отранто» Уолпола, появившемуся в 1764 году, в Англии предшествовало произведение Смоллетта «Приключения графа Фердинанда Фатома». Провозвестники как правило остаются в тени. В лучшем случае, занимают место связующего звена между стилями, направлениями, жанрами. Кто знает, может быть, и представленная в этой книге проза тоже предвещает нечто, способное соединить в себе два подхода к готическому роману. Согласитесь, евразийский the Gothic novel — это уже и само по себе интересно. Тем более, что наша давно существующая сказка о Кощее Бессмертном — не что иное, как вариант готической сказки.

Итак, прозаики свое дело сделали и оставили на бумаге то, что Бог им на душу положил. Теперь дело за самыми строгими судьями — читателем и временем. Надеюсь, что хотя бы один из них будет милосердным.

Иван Панкеев

Иван Панкеев

ЛЮБОДЕЙНАЯ МИСТИКА

Роман

ПОСЛЕДНИЙ ЛЮБОВНИК КЛЕОПАТРЫ

Царица Египта нежно обнимала его. Ее узкие прохладные ладони скользили по упругому загорелому телу Юрикова, вызывая в нем мелкую дрожь. Закрыв глаза, едва сдерживая рвущийся наружу сладострастный стон, Юриков сам искал этих ласк, подаваясь вперед всем телом, подставляя плечи и грудь под ее ускользающие пальцы. Ему хотелось продлить эти мгновенья, сделать их вечными, нескончаемыми.

Рим, сенат, осуждение сограждан… Какое ему сейчас до всего дело — до всего, что не связано с любовными ласками, с терпким запахом ее тела, с его вожделением, с желанием слиться воедино, раствориться, растаять, как тает странная остекленевшая вода, которую северные люди называют льдом.

Какое дело до легионов, до флота, до надоедливого тетрарха Ирода, то и дело подсылающего томных гибких служанок в надежде, что Юриков забудет о Клеопатре.

Разве можно забыть о ней? Говорят, что царица владеет магией, может приворожить, знает заветные слова. Но разве сама она — не магия, разве те слова, которыми она только что называла Юрикова, не способны приворожить любого?

«К дьяволу Рим, — мелькнуло где-то далеко, на втором плане сознания, — останусь здесь, среди пирамид, буду счастлив, жрецы научат меня покою…»

— О-о-о, — тихо простонал он, когда тонкие пальцы Клеопатры скользнули по его напрягшемуся животу, — еще-е-е…

— Стоп! — раздался у самого уха Юрикова глубокий баритон.

Юриков хотел отмахнуться от него, как от наваждения, от галлюцинации, от издержки полусна-полузабытья, но голос не пропадал:

— Стоп, стоп, на сегодня все, можно одеваться!

Клеопатрины руки исчезли. Юриков, открыв глаза, увидел царицу сидящей на ковре и растирающей виски. Какие-то люди шныряли туда-сюда, выключали свет, о чем-то болтали, переносили с места на место приборы.

«Боже, это ведь всего лишь съемка! — дошло до Юрикова. — И это — всего лишь Валька, а никакая не Клеопатра! А я — кто? Что было со мной? Почему так было хорошо?»