Энн Райс - Черная камея

После этого события начали происходить стремительно. Из-за огромной усталости тот день остался у меня в памяти в обрывках, правда, ярких и четких.

Помню, что в доме не было ни одного постояльца, так как Жасмин оставила все спальни для Томми, Нэша и Пэтси.

Помню, что умял чудовищно огромный завтрак, приготовленный Большой Рамоной, которая, заливаясь слезами, распекала нас на все корки за то, что мы уехали на целых три с половиной года. Помню, что Томми ел со мной и что Блэквуд-Мэнор произвел на него не меньшее впечатление, чем замки в Англии и дворцы в Риме.

Помню, что тут в кухню пришел очаровательный малыш англо-африканского типа с голубыми глазами, ярко выраженными африканскими чертами лица и кудрявыми светлыми волосенками; он с гордостью мне сообщил, что зовут его Джером, что ему три года, с чем я его и поздравил, гадая про себя, кто его родители, а вслух произнес, что он прекрасно говорит для своего возраста.

"Это потому, что он большую часть времени вертится в кухне, совсем как ты, бывало, в детстве", – сказала Большая Рамона.

Помню, вошел врач тетушки Куин и сказал, что она должна соблюдать постельный режим по крайней мере неделю и что возле нее следует установить круглосуточное дежурство медсестер. "Преклонный возраст", – прошептал он мне. А как только она восстановит силы после перенапряжения, то с ней все будет хорошо. Тетушкино давление – просто медицинское чудо.

Помню, что в отчаянии провел полчаса на телефоне, безуспешно пытаясь дозвониться до Моны. В больнице даже не признались, что она среди их пациентов. А слуги в доме на Первой улице тоже отказались предоставить мне хоть какую-то информацию. Наконец мне удалось вызвать к трубке Майкла, который только и сказал, что Мона больна и что я должен за нее молиться, но о том, чтобы повидаться с ней, не может быть и речи.

Я взвился под потолок. Я был готов тут же отправиться в Мэйфейровский медицинский центр и отыскать ее там, обшаривая палату за палатой, когда Майкл внезапно произнес, словно прочел мои мысли:

"Квинн, послушай меня. Мона просила не пускать тебя к ней. Она несколько раз брала с нас слово, что мы не позволим тебе ее увидеть. Мы разобьем ей сердце, если нарушим слово. Мы не можем так поступить. С твоей стороны было бы эгоистично явиться в больницу. Прошу меня понять".

"Святые небеса, вы хотите сказать, что она не только чувствует себя больной, но и выглядит как больная. Ей хуже. Она..." – я не смог говорить.

"Да, Квинн. Но мы не перестаем надеяться. Мы далеки от того, чтобы оставить надежду. Мы пытаемся повернуть болезнь вспять. У нее хороший аппетит. Она хорошо держится. Слушает аудиокниги. Смотрит кинофильмы. Много спит. Все идет, как надо".

"Она знает, что я вернулся?"

"Да, знает, и передает, что любит тебя".

"Можно мне послать ей цветы?"

"Разумеется можно, и не забудь написать на карточке "Для Бессмертной Офелии", хорошо?"

"Но почему мне нельзя поговорить с ней по телефону? Почему нам нельзя воспользоваться электронной почтой?"

Наступила долгая пауза, после чего он сказал:

"Она слишком слаба для этого, Квинн. И она не хочет этого делать. Но так будет не всегда. Ей станет лучше".

Как только я повесил трубку, сразу заказал тонны цветов, бессчетные корзины касабланских лилий, маргариток, цинний и прочих цветов, какие только помнил. Я надеялся, они заполнят ее одиночную камеру. На каждой карточке следовало написать большими буквами "Моей Бессмертной Офелии".

Помню, что после я забрел в кухню с затуманенной головой от смены часовых поясов и горя и увидел, что Томми играет в слова с маленьким Джеромом; мне показалось невероятным, что такой маленький парнишка в столь юном возрасте может играть в эту игру, но потом я понял, что Томми в действительности просто учит его самым простым словам, таким как "дом", "стол", "стул", "чай" и так далее.

Помню, что зашел в кладовку и, увидев Жасмин, спросил: "Кто его родители?" – думая, что это один из ее маленьких племянников, но услышал в ответ: "Мы с тобой". Помню, что чуть не лишился сознания. Не буквально, конечно. А еще она сказала мне: "Его второе имя – Тарквиний".

Помню, вернулся в дом, чувствуя себя как на крыльях, и принялся пристально рассматривать сына и приемного тринадцатилетнего дядю, сознавая свое особое, неповторимое положение благодаря этим двум маленьким существам, а когда рядом появилась Жасмин, я обнял ее и поцеловал, и она оттолкнула меня, тихо пробормотав, что глупостей больше не будет и мне следовало бы это знать.

Я как пьяный добрался до спальни тетушки Куин, где она уже устроилась в своем шезлонге под одним из своих белых атласных одеял, в неглиже с перьями, которые колыхались в обе стороны, повинуясь движению веера. Тетушка сказала:

"Мальчик, мой дорогой, ступай спать. Ты белый как мел. Я поспала в самолете, а ты нет. Ты же на ногах не стоишь!"

"Шампанское найдется? – воскликнул я. – Вели принести шампанского. У нас есть что отметить".

"Подойди ко мне!" – велела Жасмин, влетевшая следом. Но меня уже было не остановить.

"А вот и шампанское!" – сказал я, обнаружив в ведерке охлажденную бутылку и рядом лишний бокал. Тетушка Куин радостно пила из своего.

Который час? Какая разница? Я выпил и рассказал ей о Джероме, а Жасмин тем временем впилась в мою руку отточенными коготками и нашептывала проклятия мне на ухо, на что я не отреагировал ни единым звуком.

Тетушка Куин была сверх меры счастлива!

"Превосходно! – объявила она. – А ведь все это время, Тарквиний, я считала тебя девственником! Приведите же ко мне этого ребенка. А ты, Жасмин, меня просто изумляешь. Почему, скажи на милость, ты нам не написала, ничего не рассказала! Теперь, помимо всего прочего, нужно позаботиться, чтобы ребенок был обеспечен".

Таким образом, красивого маленького инфанта привели и представили королеве, а я, захмелев от счастья, выпил еще два бокала шампанского, прежде чем окончательно лишился связной речи. К этому времени моему сыну сообщили, что я его отец. Томми тоже узнал новость – тетушка Куин настояла, заявив, что в нашем доме нет секретов, что так гораздо лучше для всех нас.

Помню, как, шатаясь, подошел к кровати тетушки и какая-то добрая душа стащила с постели многочисленные расшитые одеяльца и будуарных кукол, чтобы я мог рухнуть лицом вниз в белоснежные подушки, и та же добрая душа сняла с меня ботинки, и вскоре я, тепло укрытый от прохлады кондиционера, уже крепко спал.

И мне приснился Гоблин. Это был ужасный сон: Гоблин страдал и не мог до меня добраться. Я видел полупрозрачное жуткое существо, которое изо всех сил старалось стать видимым, но без моей помощи оставалось неясным, расплывчатым, несчастным. В этом сне я вел себя холодно и жестоко по отношению к Гоблину.