Елена Блонди - Хаидэ

Она замолчала и опустила голову.

Хаидэ кивнула.

— Да. Все так. Но тебе нет другого пути. Есть этот.

— Ага. Путь к смерти, которую мне принесет мой сын в день нашей встречи.

— Всегда есть надежда. Цез сказала, у меня нет судьбы. Мое будущее в моих собственных руках. Так вот…

Она подняла перед собой спящего мальчика.

— Нашим сыном, сыном двух матерей я клянусь тебе, Ахатта, что я делю свою жизнь с тобой. И свою судьбу ты тоже сложишь сама.

— Да разве это возможно? — но в горьком ответе подруги послышалась надежда, слабая, будто слепая, нащупывала перед собой путь чуткими пальцами, — ты думаешь… возможно?

— Да. Потому что это я говорю тебе. Моей силы хватит на нас обеих.

Наверху солнце лилось на радостные травы, ветер пригибал свежие молодые колосья, брал горстями, кидал, трепля из стороны в сторону. И они, шумя, перекрикивали ветер, вознося вечный весенний шум к птичьим крикам, что полнили небо. Старые камни цвели желтыми пятнами лишайника, будто цветной ковер покрыл их. И лезли из щелей стебли мелких степных цветов.

А внизу, под землей и скальным потолком, две женщины, сидя рядом, ткали ковер общей судьбы. На руках у одной спал сын. В закраинах круглого потолка белесые пауки, суетясь, плели тонкие бахромки паутин. Еле заметный ветерок, проходя сквозь узкие невидимые щели, колыхал тонкое пламя на конце лучины. Вот дунул чуть сильнее, и огонек, запрыгав, погас. Хаидэ медленно легла, стискивая зубы, чтоб не застонать. Придерживая спящего мальчика, закрыла глаза.

…

— Он был красив в луне, этот парень, когда лежал на девчонке, — сказала Ахатта из темноты.

— Я занесла кинжал и успела подумать, мой сын, если жрецы будут с ним…. Он станет таким же. Ты не слышала их, а я знаю. Мой яд не яд, когда есть их речи.

— Да, Ахи.

— И я убила его. Как кто-то, может быть, убьет моего мальчика. А толстого не было жаль. Сейчас я думаю, верно и у него есть где-то жена, дети. Но там — нет, не было. Он уже стал собой и ему нет надежды измениться. Думаю так.

…

— А потом я стала пьяна. Кровь пахнет. Снова пришло это, от зверя. Когда кажется — все могу! Все позволено. Тогда я уже танцевала и пела.

Она замолчала. С усилием продолжила сдавленным голосом:

— И теперь, тут в темноте я сто раз снова и снова втыкаю кинжал в его глаз. А потом в висок около уха. Так и будет, да?

— Нет. Память сгладит все и сложит на дно души. Иногда оно будет подниматься. Но ты научишься жить с этими камнями. И станешь сильнее во много раз.

— Хочу, чтоб так.

— Должна. Ведь теперь у тебя есть подданная. Чтоб она не стала такой, каким сделали парнишку. Теперь она твоя глина, тебе лепить.

Она нащупала в темноте руку Ахатты:

— Возьми мальчика.

— Ты куда это?

— Куда. Поищу угол подальше от нас. Вон сколько выпили воды и вина.

Глава 6

Низкие лошади варваров были тяжелее, чем гибкошеие царские кони племени, гулко топотали, но шли мерно и неутомимо. Луна истекала белым светом, что, приближаясь к травам, набирал жидкой синевы, и степь казалась морем, по которому плыли волны черных теней. Три лошади без всадников послушно бежали следом, иногда девушка оглядывалась, подбадривая их гортанным криком, коротким и резким, как крик ночной птицы. А потом ударяла пятками в бока своего коня, чтоб держаться рядом с Техути. Он смотрел вперед, а на краю глаза мелькало и мелькало голубоватое девичье колено. Однажды он повернулся и увидел, она смотрит вперед, лицо строгое. Спросил на ходу, преодолевая неловкость от откровенности вопроса:

— Тебе может… трудно скакать?

— Что?

Они говорили на языке дорог, перемешивая самые простые слова степных племен, что кочевали из одного языка в другой, старые, вечные. Она поняла вопрос и покачала головой:

— Я сильная. Отец продал меня год тому, в веселый дом. Я шла степью, домой, мне там выбрали мужа. Деньги забрали, что я несла в узле.

Техути хмыкнул сожалению в голосе, когда сказала о деньгах. Значит, ей не привыкать принимать в себя много мужчин. Против воли это взволновало сильнее, чем он хотел бы. Предполагаемое несчастье превратилось почти в обыденность, в ее обычную жизнь. Встала к вечеру, умылась, подвела глаза и губы, умастила тело благовониями. И после — лежать, подсчитывая, на сколько сегодня потяжелеет кошель, который понесет домой.

Прогоняя мысли, постарался оправдать себя. Сначала был в пути, на корабле, и вот он год рядом с княгиней, ее советник и друг. И все это время — монах. Мужское требует своего, особенно, когда смерть распахивает над ним черные крылья. И вокруг, тоже осененные смертью, были лишь женщины, с которыми рядом тяжело не думать, что он — мужчина. И всегда гордился этим. Даже она, эта деревенская девчонка, спасенная Ахаттой, оказалась гетерой, не позволяя ему забыть о вечном и древнем, что всегда вяжет вместе мужчин и женщин.

Косматая лошадка мерно ударяла копытами в глину, пофыркивала. Седло под ним так же мерно качалось. Техути подумал о разбитом теле княгини, ее крови — совсем недавно она содрогалась в муках, и ничего зазывного женского не осталось в ней. И он был рядом, поневоле слыша и чувствуя каждую ее судорогу, каждое движение и задавленный стон. Должно пройти время, чтоб она снова стала той женщиной, что так влекла его к себе. Опять время! Так можно вовсе забыть, для чего мужчине подарено мужское естество. А эта скачет рядом, рубаха полощется от ветра, обнажая грудь. Они вернутся в стойбище, там снова начнется жизнь на виду у всех, и кому угодно, но не ему прокрадываться в женские палатки, чтоб потом отзываться на шуточки и подначки мужчин. Все могут. А он нет. Потому что тогда потеряет княгиню, это он знал точно и не хотел рисковать.

И вдруг эта дикая скачка по синей пустой степи — внезапный перерыв, данный в подарок судьбой. Да еще их могут убить…Вдруг она не будет против? Четверо брали ее ночью, а сколько еще мужчин познала она до варваров? И вот скачет, а любая женщина из его прежней жизни лежала бы на траве, стеная, и просила убить ее — от позора и боли.

Не успевая додумать, натянул поводья, и лошадь, путая ноги в густой траве, встала, так что его подало вперед, к лохматой гриве, пахнущей старым жиром.

— Эй, — удивленно окликнула девушка, обгоняя и тоже натягивая поводья.

— Да, — сказал Техути, упорно глядя в темные глаза на голубоватом лице, — да… как зовут тебя?

— Силин, — она сидела, выпрямившись, и лошадь, повинуясь поводьям, топталась, фыркая.

— Силин… Наверное, хорошо было думать о своем женихе? Когда мы приедем, ты вернешься домой, да? Спасенная, отгуляешь свадьбу, и возляжешь с юношей в супружескую постель?