Наиль Измайлов - Убырлы

— Ну почему сразу укол? — заворковала тетка.

Юсуп Баширович бегло оглянулся на нее и твердо объяснил:

— Это контрастное вещество, Наиль, извини, без него невозможно. Надо повторить томографию, хотя…

Он замолчал и показал рукой, чтобы я снимал куртку. Я вздохнул и подчинился. Шприц был здоровенным, лекарства в нем было полно, и вводилось оно бесконечно долго. Зато в руку, а не в задницу — такое я терпел легко, тем более, что сообразил отвернуться.

Меня заставили встать и на пару придирчиво осмотрели — ощупали руки, ноги, позвоночник, водили по ребрам холодными пальцами, отлепили марлевую повязку с дырки над лопаткой и в восемнадцатый раз интересовались, откуда и зачем, да еще докопались на тему «А у тебя всегда болячки так быстро заживают?» Потом сказали, что в этот раз надо устроиться на лежаке без штанов. Я, вцепившись в поясок, буркнул, что у меня трусов нет. Юсуп Баширович объяснил, что это и хорошо, и заверил, что они выйдут и подсматривать не будут — а ты, главное, пальцем вот сюда надави, если дурно станет. Когда это мне дурно было, уточнил я оскорблено. В общем, если не по себе станет, сигналь, сказал Юсуп Баширович, нацепил мне на указательный палец здоровенную серую штуку, смесь наперстка с прищепкой, и вышел.

Я лег, дождался, пока погаснет свет, стащил штаны, огляделся напоследок, поеживаясь, закрыл глаза и поехал. Съездил без приключений: полосы перед глазами мелькали, жужжание доставало, но спать не хотелось, и никаких снов не было. Выехал, поспешно оделся, подвергся очередному двойному досмотру. Озадаченный Юсуп Баширович пошептался с озадаченной теткой — я разобрал отдельные слова: «глюк», «наводка от соматики», «целесообразен повтор». Мы попрощались с теткой, и Юсуп Баширович отвел меня в палату. По пути он несколько раз собирался о чем-то спросить, но так и не собрался. Довел меня до койки, приказал отдыхать и ушел.

Вечерняя порция уколов оказалась особенно больнючей — то ли совпало так, то ли тетя Таня, которая теперь было подчеркнуто молчаливой, решила воспитывать меня с противоположной стороны. Мне показалось, что уколы она ставила не обычными шприцами, а старинным трехгранным штыком. С зазубринами. И ушла молча, зато грохнув дверью. А я лежал еще какое-то время, промаргиваясь и ощущая, как горячий осьминог, влезший мне в бедро, вежливо распускает щупальца к пояснице и колену. Когда горячее онемение раскинулось совсем широко и стало невыносимым, я осторожно, кряхтя и замирая в глупых позах, встал и пошел разгуливаться.

Коридор, к счастью, был пустым, а то я в кого-нибудь впилился бы, верняк. Нога волоклась как лом, прямой и острый внизу: то скользила по полу, то цеплялась намертво. И боль то волнами ходила, то стукала по заднице, словно ребро подъездной двери. Надо было передохнуть, но это как-то западло — и я хромал дальше в сторону заката. Героический всадник в конце пафосного фильма. Старался не держаться за штаны — подумают, что обкакался, — но руку по-ковбойски нес рядом с поясницей, чтобы быстро и крепко схватиться. Типа захват боль удержит.

То ли это помогло, то ли привыкнуть успел, но к закату, полыхавшему в окне, которым кончался коридор, я вышел уже почти нормальной походочкой. Небрежно развернулся для обратного похода и споткнулся взглядом об особенно яркую полосу в багровом небе. И весь споткнулся. Лом с хрустом вывернулся и просадил поясницу. Я зашатался, тихо мыча и жмурясь, и понял, что сейчас грохнусь, причем, может быть, башкой в стекло или о батарею. Не вижу ни фига. По уму надо было присесть, чтобы высоту падения убрать, но поди сядь тут, когда вместо одной ноги лом, а вместо другой сопля. Еще по уму надо было глаза раскрыть, чтобы видеть, падаю ли я уже и куда — с закрытыми глазами этого не ощущалось, карусель была вместо башки. Тогда все слезы увидят. Да и плевать.

Я открыл глаза, торопливо пожмурился, чтобы стряхнуть мокрую занавеску, и обнаружил, что не грохнулся, а довольно прочно стою спиной к окну, и никто моих позорных кульбитов не наблюдает. Кроме темной фигурки в противоположном конце коридора. Разглядеть ее я не успел — фигурка развернулась и ушла на лестничную площадку, свет с которой осветил ее вспышкой. Девчонка или молодая тетка. В отделении у нас таких не было. Правда, одежда показалась странно знакомой — синий спортивный костюм, старомодный такой, в обтяжку. Во дебил косоногий, костюмы у него знакомые, подумал я мрачно, осторожно сделал шаг, другой — и напоролся на бабусек, которые толпой вывалились из шестой палаты.

Они чуть меня не сшибли — это теперь не самое сложное дело, — обогнули с разных сторон, хмуро поглядывая, и брызнули было куда-то по своим бабусьим делам. Но шагов через пять остановились и зашептались с дико таинственным видом. При этом косились на меня такой лютой украдкой, что я решил скрыться от греха. Но назад идти было глупо, да и не скроешься там, а вперед — некуда. Тощие девчонки, — ну хорошо, три тощие, а одна квадратная, — умудрились растянуться во всю ширину коридора, не обойти. Я качнулся вправо, влево — и они вместе со мной. Спецназ на демонстрации, елки зеленые. Мне стало смешно, поэтому я нахмурился и хмуро спросил:

— Ну?

— Наильчик, а Наильчик, — вкрадчиво начала Лилька, кудрявая щекастая мадама из второй, кажется, палаты.

Она была на пару лет помладше меня и на пару весовых категорий посерьезней. Розовые лосины на ней блестели и как только не лопались. Бр-р.

— Ну? — повторил я, хмурясь уже всерьез.

— Ты ведь один в палате, да ведь? — продолжила Лилька тем же тоном.

Я сказал:

— Мала`я, ты в уме? — и попытался пройти дальше.

Лилька вытаращилась возмущенно, остальные мамзели прыснули. То есть это они, наверное, думали, что прыснули, а на самом деле заржали.

Тут я резко от них устал — и ушел бы, опрокинув парочку, если понадобилось. Но тут вступила Ильсияшка — самая серьезная, да и симпотная из всей компании. Некрупная, черноволосая и с отчаянно синими глазами. Она сказала тихо и ясно:

— Наиль, ты ведь не трус?

4

— Все готовы? — спросила Лилька, обводя палату суровым взглядом.

Девчонки одновременно кивнули, точно их за нос дернули. Ильсияр не кивнула, она сосредоточенно смотрела перед собой. На меня Лилька внимания не обращала, но я, как порядочный, сидел тихо и не ржал. Мое дело маленькое — я на хату выставился и теперь должен наслаждаться халявным зрелищем. Зрелище ожидалось то ли глупое, то ли никакое вообще — но все равно интересней потолка, который я выучил наизусть — и сам потолок, и форму пятен света, падающего из коридора.

Пиковую даму придумала Лилька. Вернее, не придумала, а услышала от какой-то своей старшей родственницы. Водится, короче, в ДРКБ такой вот то ли призрак, то ли дух. Бродит никем не видимый по коридорам и палатам. Но его может увидеть группа храбрых ребят, если соберется поздно вечером в палате с зеркалом, скажет нужные слова — и не будет ржать при этом. Если заржет — всем худо будет.