Вячеслав Денисов - Забытые заживо

До сегодняшнего дня он побывал в баре трижды. Предпочитал всегда виски и никогда – много виски. Немногословный, этим вечером он и вовсе не издал ни звука. Даже налить просил кивками. И пил сокрушенно, как яд, вяло и безжизненно. Третью за последние семьдесят минут порцию осторожно, словно опасаясь глотнуть лишнего, чуть трогал губами, – и бармен чувствовал, что делает это он потому только, что сидеть просто так за стойкой и гладить взглядом бутылки считает невозможным. По его лицу бегали разноцветные тени, в зале было довольно шумно, гремела музыка и крутились под потолком шары, оклеенные сотнями осколков битого зеркала. Иногда приходили в движение разноцветные лампы под потолком, и тогда черный пиджак мужчины окрашивался в фиолетовый, розовый, зеленый цвета. Дважды к нему приближались девушки и удалялись, не получив в ответ ни слова.

Два чувства: терпение, граничащее с равнодушием, и еще стоическое безразличие появлялись на его лице, когда музыка стихала и зал больно для глаз вспыхивал своим обычным освещением. Еще ни разу резкая вспышка не застала мужчину наедине с его обнаженными чувствами. Он жил внутри себя, и только внимательный наблюдатель мог разглядеть в глазах его, как сцепились в страшной схватке живущие в нем ангелы и демоны. Бой начался давно, и бармену казалось, что если отвлечься от музыки и прислушаться к звукам в глазах этого человека, то различить можно и стон, и со свистом режущие воздух удары мечами. Обесчещенные ангелы со срубленными крыльями, стоящие на коленях в груде малиновых перьев и молящие добить их, – хохочущие, истекающие кровью и сами едва не отдающие сатане душу демоны над их склоненными головами, – хруст тел под мечами и последние вздохи отходящих на небо душ, – если прислушаться и отвлечься от музыки, все это можно было услышать в глазах мужчины.

Но потом вдруг его глаза оживали, и в них появлялась открытая детскость. Эта невинная глупость, осчастливленная простым и однозначным пониманием сложно устроенных вещей. Колесо катится, потому что круглое. И жила эта детскость в сияющих восторгом карих глазах его до той поры, пока не сменяла ее наглая непринужденность. И тогда слегка изогнутым взглядом его можно было резать стаканы вдоль и поперек. И вдруг все исчезало. Влажнели веки – на мгновение, неожиданно для него самого, верно, едва уловимо, словно давая толчок не пережитому ранее чувству, – и тогда дрожала на ресницах мужчины вызывающая порядочность. И подходили проститутки, когда чувствовали скрип стаканов под издевательским взглядом его, и уходили без сомнений, когда приходило на смену взгляду этому новое.

Поиграв браслетом, он посмотрел на часы и, обнаружив, что стакан пуст, предложил бармену его наполнить. И еще раз потребовалось ему показать пальцем на стакан, чтобы бармен сообразил – до краев. В четвертый раз он выпил разом и, внимательно посмотрев по сторонам, вынул из кармана деньги. Бармен посмотрел ему в глаза и не обнаружил в них ничего. То же равнодушие, что и прежде. Соскользнув с высокого стула, мужчина покинул бар. Париж принял его и растворил среди своих улиц.

Его место тотчас занял один из посетителей.

– Что он хотел? – спросил он.

Бармен удивленно посмотрел на спрашивавшего и пожал плечами.

– Выпить и переждать, я полагаю.

– Вы знакомы?

Бармен огорченно покачал головой.

– Это страшный человек, – сообщил посетитель. – Он как черная метка. Туда, откуда он уходит, приходит беда.

– За последние три дня он был здесь четырежды, – прозвучал спокойный голос бармена.

– Он присматривается. – Подумав, что убедительного можно добавить к сообщению, вылетевшему из его пахнущего виски рта, посетитель добавил: – Он здесь кого-то выслеживает. В городе говорят, что он не щадит ни стариков, ни женщин. За деньги он запросто делает то, на что обычный человек не решится даже под угрозой гильотины. Ему неведом страх, он жаден до денег, как и всякое лишенное чувств существо. Ничего не слышал о любви, детский смех его раздражает как вой дрели в соседней квартире. Так говорят…

Бармен молчал, протирая сияющую зеркальным блеском стойку. Он взмахивал тряпкой, и стойка сверкала фиолетовым огнем. Потом еще – и стойка становилась розовой, снова взмах – и она уже сияет изумрудными искрами. В отсутствие четырежды побывавшего у него за три дня клиента лучи ламп били прямо в него, и переливающийся всеми цветами радуги бармен за стойкой напоминал уличного электронного прорицателя.

Посетитель мог бы еще добавить к сказанному, что своими глазами видел, как этот мужчина выстрелил в Булонском лесу в голову какому-то человеку. Но остатки соображения вовремя подсказали ему, что жив он до сих пор только потому, что у него хватило ума хранить молчание. Расплатившись за пару коктейлей и получив тяжелые стаканы, он сполз со стула и растворился в пахнущей духами и кишащей силуэтами тьме. Безразлично посмотрев ему вслед и желая убедиться в том, что день сегодня удачен, разноцветный бармен со звоном открыл кассу, чтобы подсчитать выручку.

Выйдя из бара, немногословный мужчина надел темные очки и прошелся по тротуару. Остановился у стойки с газетами, наугад взял и раскрыл какую-то. Не поворачивая головы, сказал тихо и твердо:

– Дайте мне одну.

– Какую именно, мсье?

– Я ничего в них не понимаю, – газета дрогнула в его руках. – Дайте самую свежую.

– Они все свежие, мсье.

– Тогда самую красивую.

Свернув и положив газету на место, он протянул сидящей в двух шагах от газетной стойки старушке сотню евро, бережно взял лилию, пересек улицу, сел за руль и отрезал себя от мира черной дверью.

Через полчаса он подъехал к дворцу Шайо. Огляделся, прежде чем выйти из машины, и только тогда вышел. Темные очки, аккуратно уложенные волосы, четко очерченные губы – портрет человека, приехавшего скорбеть. Он удачно вписался в пейзаж кладбища для аристократов – высокий мужчина, в дорогом костюме, при появлении которого женщины принимают выгодные позы. Он прошел в ворота кладбища Пасси и направился по центральной дорожке. Миновав несколько рядов аккуратных могил, мужчина нашел то, что искал, – белоснежный камень, окруженный невысокой, похожей на ограждение детской кроватки, оградкой. Он присел у могилы и положил к белому камню белый цветок. А потом Левша поднялся и вернулся к машине. Чтобы уже никогда не бывать здесь…

Глава 6

Отца разбудил не шум голосов на палубе. Питер понял это, потому что сам очнулся от духоты в каюте. Ему стало трудно дышать, и он беспокойно заворочался, но отец еще спал. В полузабытьи к Питеру привязалась собака. Он никак не мог понять, как мексиканец, этот старик с медальоном на шее, вдруг обрел собаку. Ведь раньше ее не было. Была молодая женщина, кажется, внучка старика. Но во сне внучка куда-то делась, зато появился этот бежевый лабрадор. Сначала он ластился, и Питеру это нравилось. Но потом шершавый язык и тугие бока, которыми лабрадор прижимался, Питеру надоели. Он решил уйти, но собака упрямо преследовала его своими ласками. Отца не было, он куда-то ушел. А старик не обращал на назойливость своего пса внимания, словно так и должно было быть. Питер уже не знал куда девать себя, потому что ласки лабрадора стали чересчур агрессивны. Он вышел из себя и прикрикнул на собаку. Та удивленно посмотрела на него и принялась за свое. Питер занервничал, занервничала и собака. Она словно специально выводила его из равновесия. И в конце концов в глазах ее – странное дело, эти глаза были человечьи – появилось раздражение. Собака чувствовала, что сильнее и может расправиться с Питером в два счета. Ее забавляла беспомощность, в которой пребывал Питер. И все закончилось тем, что он замахнулся на лабрадора, и тот, словно дождавшись этого, бросился на него своей зловонной пастью…