Улей - Тим Каррэн
Хижину тряхануло ветром, и Хейс вздрогнул вместе с ней.
Два экземпляра постепенно размораживались, с них капала вода в ведра для сбора. По большей части они все еще были покрыты льдом и затемнены, если только вы не хотели подойти по-настоящему близко и вглядеться сквозь этот чистый голубой акриловый лед и увидеть их вблизи и рассмотреть подробно. Но в этом и не было необходимости, так как другая мумия оттаяла полностью.
Оттаяла до такой степени, что начала по-настоящему вонять. Гейтс накинул на нее брезент, и Хейс знал, что ему нужно откинуть его, нужно откинуть и посмотреть на существо во всем его отвратительном великолепии. И само это действие забрало все мужество, которое у него было или когда-либо было. Потому что это был один из тех чертовски неприятных определяющих моментов в жизни, которые пугали тебя до усрачки и заставляли согнуться и спрятать голову.
Именно так и чувствовал себя Хейс... испуганным, одиноким, совершенно уязвимым, его внутренности наполнились расползающейся спиралью белого льда.
Он снял варежки, давая пальцам согреться, но вышло плохо. Взялся за брезент, что-то сжалось внутри него, и дернул... брезент соскользнул почти сам. Хейс попятился, издав легкий вздох.
Мумия оттаяла.
Она по-прежнему был уродлива, а может быть, даже немного хуже, потому что теперь выглядела искромсанной и изрезанной, потому что Гейтс и его ребята брали образцы и резали ее ножами и пилами.
И запах... ужасный, к вони гниющей рыбы добавилась вонь разлагающихся водорослей, обнаженных отливом, черной грязи и чего-то вроде гнилой капусты. Странный аромат газа.
"Гребанная штука портится, - думал Хейс, как испорченная свинина... - зачем Гейтсу это? Почему он позволил находке веков просто сгнить?"
Но ответа не было. Возможно, дело пошло быстрее, чем он ожидал.
Как бы то ни было, Хейс пришел не за этим.
Он подобрался насколько смог к чудовищу, ближе, чем собирался из-за вони. Оно выглядело почти так же, как и вчера, за исключением разрезов: как какой-то раздутый, мясистый баклажан. Оболочка была свинцово-серая, блестящая, похожая на панцирь краба. Хитиновая. Его крылья - если это были они, а не видоизмененные плавники - были свернуты по бокам, как зонтики, из них ручейками сочилась какая-то липкая жидкость, похожая на древесный сок, которая собиралась на столе. Ветвящиеся щупальца в центре тела теперь выглядели не чем иным, как корнями деревьев, спутанными и рудиментарными. А эти толстые, мускулистые щупальца у его основания почернели, обвисли, как мертвые змеи.
Да, оно было мертво, определенно мертво.
Тем...
Тем не менее, конусообразные руки этой причудливой головы в форме морской звезды были подняты, как разжатая, поднятая ладонь. Эти шарообразные глаза на каждом кончике, открытые и пылающие неоново-красным, наполнены невозможной, неземной жизненной силой. Они блестели, с крошечными черными зрачками, серые веки сморщились, по стеблям текло что-то вроде розовых слез.
Хейс забыл, как дышать.
Один глаз был вырезан, на его месте осталась черная выемка. Хейс отчаянно пытался быть рациональным, трезвым и сохранять ясным разум, но это было нелегко, потому что, взглянув в эти глаза, было очень трудно отвести взгляд. Это были не человеческие глаза, и не было ничего, что можно было бы даже абстрактно назвать лицом... Хейс смотрел в эти глаза и думал, что они наполнены абсолютной, почти тупой ненавистью, отвращением, от которого он чувствовал слабость внутри.
Отвернись, не смотри.
Но он смотрел, и внутри было ощущение того, что в нем проткнули дыру, высасывая все из него. Он должен был отвернуться. Как и с вампиром, вы не могли смотреть ему в глаза, иначе вам конец. Но он продолжал смотреть, чувствовать, переживать и ощущать, и это было там, определенно, что-то в его затылке. Сначала он не мог определиться... просто что-то агрессивное, чуждое, что не принадлежало его разуму. Но это пустило корни и растопырилось, как пальцы, - высокое свистящее жужжание, гудящий визг, как у цикады. Он становился все громче и громче, пока ему не стало трудно думать, что-либо вспоминать, вспоминать, кем и чем он был. В голове было только это жужжание, и оно исходило от этой штуки, оно было направлено в него, и он знал это.
Хейс даже не осознавал, как его трясло, как моча текла по его ноге, как слезы наполняли его глаза и текли по лицу теплыми ручьями. Было только жужжание, уводившее его прочь и... и показывая ему вещи.
Да, Старцев.
Не троих, как в хижине, и даже не десять и не двадцать, а сотни, тысячи их. Жужжащий, вибрирующий рой заполнял небо и спускался вниз, подобно саранче, прилетевшей опустошить поле. Они стремительно перемещались туда-сюда из низин, пустот и над остроконечными крышами, поднимаясь в это сияющее небо... только, да, это было не в небе, а под водой. Тысячи их, улей Старцев, плывущий сквозь и над каким-то геометрически невозможным затонувшим городом в кристально зеленом море, расправив огромные перепончатые крылья, чтобы парить. Он видел, как их тела непристойно раздувались, когда они всасывали воду, и сдувались, когда выбрасывали ее, как кальмары... двигаясь так быстро, насколько возможно. Теперь их должно был миллион, непрерывно показывающих себя, плавая и прыгая, поднимаясь и опускаясь...
Хейс шлепнулся на задницу.
Пошатнулся и упал, и, наверное, это было единственное, что могло спасти его, удержало его разум от превращения в грязь. Ударился об пол, упав на спину и ударился головой о стол, и жужжание исчезло. Не полностью, все еще был намек на него, но его хватка была сломана.
Он пришел в себя и понял, что оно завладело им, эта штука, и никто и никогда не заставит его поверить в обратное. Он мог слышать голос Линда в своей голове, говорящий: "Разве ты не чувствуешь, как это проникает в твою голову, желая украсть твой разум... желая сделать из вас что-то, не то, что вы есть?"
Хейс вскочил на ноги, чувствуя запах этого существа, и ненавидя его, и каким-то образом узнавая его из какого-то прошлого, и отвращение, которое он чувствовал, было выученным и инстинктивным, чем-то, вынесенное расой из очень далеких и древних времен. Затем он сделал то, что сделал бы любой дикарь, когда
