Стивен Кинг - Исход (Том 1)

Днем видение темного человека оставляло его. Чернокожий работал строго в ночную смену. А днем безграничное одиночество охватывало его, вгрызаясь в мозг острыми зубами некоего неутомимого грызуна — крысы или ласки. Днем мысли его постоянно возвращались к Рите. Прекрасной Рите, точке отсчета. В своих мыслях Ларри снова и снова переворачивал ее и видел щелочки глаз, напоминающие глаза животного, умершего в муках боли и удивления, рот, который он целовал столько раз, теперь наполненный зловонной зеленой массой. Она умерла так легко, ночью, в том же самом спальном мешке, а теперь вот он…

Ну что ж, свихнулся. Так ведь? Именно это случилось с ним. Он свихнулся.

— Безумие, — простонал Ларри. — О Господи, я схожу с ума.

Часть его, еще сохранившая остатки рационального мышления, признавала, что это вполне возможно, но в данную минуту он страдал от теплового удара. После того что произошло с Ритой, Ларри был не в состоянии управлять мотоциклом. Он был просто не способен на подобное: в его мозгу образовалась некая блокирующая зона. Он постоянно видел себя буквально размазанным по шоссе. Поэтому, в конце концов, он прекратил все попытки ехать. С тех пор он шел пешком — сколько дней? Четыре? Восемь? Девять? Он не знал. Уже в десять утра было, наверное, не меньше девяноста градусов, теперь же, в четыре часа дня, солнце палило что есть мочи, а у него даже не было шляпы.

Ларри не мог вспомнить, сколько дней назад он бросил мотоцикл. Не вчера и, возможно, даже не позавчера (может быть, но, скорее, нет), да и какое это имело значение? Он слез с мотоцикла, нажал на сцепление, затем покрутил ручку газа и выжал сцепление. Мотоцикл вырвался из его дрожащих, ослабленных рук, как дервиш, и помчался, виляя, по шоссе, куда-то на восток от Конкорда. Он подумал, что городок, в кагором он угробил свой мотоцикл, кажется, назывался Госсвилл, хотя и это не имело никакого значения. Дело в том, что мотоцикл ему больше не подходил. Ларри не осмеливался ехать со скоростью больше пятнадцати миль в час, но даже при такой скорости ему снились кошмары, в которых он видел себя перелетающим через руль и проламывающим себе череп или заворачивающим за угол и врезающимся в перевернутый грузовик и превращающимся в огненный шар. А потом наступила эта чертова жара, и он почти видел слово «ТРУС», начертанное на придорожных указателях. Действительно ли были те времена, когда он воспринимал мотоцикл не только как нечто само собой разумеющееся, но и наслаждался ездой на нем, ощущая скорость, когда рассекал лицом ветер и видел полосу расплывающегося тротуара в шести дюймах от ступней? Да. Когда с ним была Рита, пока Рита не превратилась в ничто со ртом, набитым зеленой гадостью, и с глазами-щелочками, он действительно наслаждался этим.

Итак, он предоставил мотоциклу разбиться, а затем долго смотрел на него с настороженным ужасом и страхом, как будто мотоцикл мог каким-то образом подняться и напасть на него, Ларри. «Давай, — подумал он, — замри, сосунок». Но мотоцикл продолжал жить очень долго. Очень долго он ревел и грохотал; на дне оврага заднее колесо его бесполезно крутилось, голодная цепь вбирала в себя пожухлую траву и прошлогоднюю опавшую листву, выдыхая облака коричневой, горько пахнущей пыли. Голубой дымок вздымался из поблескивающей хромом выхлопной трубы. И даже когда Ларри был уже достаточно далеко, он все равно продолжал думать, что в этом было нечто сверхъестественное, что мотоцикл сможет самостоятельно подняться из своей могилы и поглотить его… или однажды он оглянется и увидит свой мотоцикл, эту проклятую железку, которая так и не смогла заглохнуть и умереть спокойно, с грохотом надвигающуюся на него по шоссе, а над рулем склонится тот самый темноликий мужчина, тот твердый орешек, а на заднем сиденье, с развевающимся на ветру белым шелком брюк, будет ехать Рита Блэкмур, с лицом белее мела, с глазами-щелочками, с иссушенными, мертвыми, как стебли травы зимой, волосами. Пока эти видения мелькали в голове Ларри, мотоцикл наконец-то стал затихать, гикать, кашлять, стреляя выхлопной трубой, а когда окончательно замер, Ларри взглянул на него вниз с сожалением, как будто это была убита некая часть его самого. Без мотоцикла у него не было ни малейшей возможности разорвать и победить тишину, а молчание в некоторой степени было даже хуже, чем страх смерти или страх получить увечья в автокатастрофе. С тех самых пор Ларри шел пешком. Он миновал несколько маленьких городишек, в них были магазинчики с велосипедами и мотоциклами, их образцы были выставлены в витринах с ключами наготове, но если Ларри смотрел на них слишком Долго, то перед ним вставало яркое и четкое видение себя, лежащего на обочине дорога в луже крови, это было как сцена из тех кошмарных, но таких притягательных фильмов ужасов Чарльза Бенда, где люди умирают под колесами огромных грузовиков или становятся добычей гигантских, не известных природе червей, которые вскармливаются и растут в их теплых внутренностях и, наконец, прорываются наружу, освобождаются, выворачивая живую трепетную плоть, и Ларри, весь дрожа, проходил мимо, смиряясь с тишиной. Он проходил мимо, остро чувствуя, как пот выступает над его верхней губой, а в висках стучит.

Ларри похудел — разве могло быть иначе? Он шел безостановочно целыми днями, каждый день, с восхода и до заката. Он почти не спал. Кошмары будили его в четыре, он зажигал фонарь и скрючивался вокруг него, ожидая, когда же появится солнце, станет достаточно светло, и он дерзнет продолжить свой путь. И он продолжал идти, пока не становилось так темно, что он уже не различал дороги, тогда Ларри быстро разбивал лагерь и разводил костер со скоростью, достойной бывалого бродяги. С костерком он мог долго не спать, чувствуя себя таким возбужденным от страха, будто в жилах его бродило по меньшей мере два грамма кокаина. О детка, дрожи, греми и катись. Он, совсем как заядлый наркоман, почти ничего не ел; он не чувствовал голода. Кокаин не возбуждает аппетит, как и страх. С той самой памятной вечеринки Ларри не притрагивался к кокаину, но он все время боялся. Он вздрагивал даже от тишайшего вскрика ночной птицы в лесу. Предсмертный стон маленького животного, попавшего в лапы более крупному, доводил его до того, что душа у него уходила в пятки, а сердце едва не выпрыгивало из груди. Ларри уже прошел стадии похудения, худобы и теперь превращался в костлявый скелет. Теперь он балансировал на некоей метафорической (или метаболической) грани между истощением и дистрофией. Ларри отпустил бороду, она была довольно-таки странной, рыже- коричнево-золотистой, на два тона светлее, чем его шевелюра. Глаза ввалились; они сверкали из глубоких глазниц, как растерянные зверьки, попавшие в капкан.