Анастасия Бароссо - Последние сумерки

Так куда же?! Куда теперь? Без денег, без друзей, без дома? В стремительно темнеющей прокаленной жарой Москве?

Она огляделась. Этот безлюдный, глухой двор будил воспоминания о том, как все начиналось. Как она бежала дождливой сентябрьской ночью в салон, к девочкам, пытаясь скрыться от несчастной любви! И вот теперь – что она имеет?! Скрылась, называется… Ха! И вдруг ее опять накрыла тошнота, которая всегда предшествовала приходам Марка. Такая же, но легче. И какой-то пьяный адреналиновый кураж… Это была ее мысль и в то же время не ее. Раньше ей просто не могло бы прийти такое в голову, а вот теперь пришло! Может быть, она просто изменилась, стала другой с течением времени? Все же люди меняются, а под воздействием таких обстоятельств, что свалились на нее в последний год, это немудрено – поменяться…

Она повернула голову в сторону такого знакомого дома. Помнится, когда-то ноги сами несли ее туда. Вот и теперь сами понесли. И если уж подвергать кого-то опасностям, что идут за ней по пятам, так только его. Того, кто виноват в ее бедах… Да! Это правильная мысль! Еще раз оглянувшись на одинаковые силуэты вдали, она уже не сомневалась. А уверенной, твердой походкой направилась к соседней панельной девятиэтажке.

Тот самый подъезд. Та самая дверь. Знакомый свет в окнах пятого этажа. Воспоминания нахлынули на нее, как ливень, которого не было и не ожидалось этим летом. Нежность и боль вкатили в сердце огромную дозу прошлой любви. Сердце застучало в забытом ритме… но тошнота, снова подкатившая к горлу, не давала забыть о том, что теперь она – демон. И сейчас это было даже к лучшему.

…Вячеслав не любит кондиционеры. В них нет нужды – открытые окна залила теплая свежесть вечера, и переполненный летними ароматами воздух наполнил квартиру. Добрался до кухни, до ванной, гуляет по затемненным коридорам, скользит по паркету, свободно, как давний друг, расположился на мягком диване и на креслах, улегся на кровать, заглянул в спальню. А теперь воздух прохладной ладонью гладит ему босые ступни и хочет забраться по щиколоткам под легкие джинсы.

Он ждет, а это давно забытое старое тревожит, как неизведанное новое. Он отвык ждать встречи с женщиной, кто бы она ни была – актриса, студентка, модель, домохозяйка или бизнес-стерва. И тех и других было достаточно, чтобы привыкнуть к ожиданию, да и зачем ждать, если свидание рано или поздно все равно начнется? И закончится – всегда одним и тем же. Неминуемо свершится злое колдовство «Трех Р»: Раз! – и раздражение толчком выбьет плохо притертую пробку флакона; Раз! – и разочарование летучим ядом разольется в воздухе; Раз! – и разрыв, неизбежный, как смерть, поставит точку в отравленных отношениях.

– И чего ты, старик, маешься, не понимаю? – сказал ему недавно Миша Спам.

Давний приятель, толстяк и бабник, специалист по связям с одуревающей от всяческих связей общественностью. Злостный журналюга, а по совместительству шоумен, Спам имеет привычку не понимать абстрактную маету одиноких поэтов с тех пор, как ему удалось совместить со всеми своими творческими профессиями вполне счастливую семью из умницы жены и двоих ангелочков детей.

– Зачем мучиться-то? Для этого ведь есть специально обученные женщины. Ты явно созрел для VIP-проститутки. Да не смотри на меня так! Поверь – это то, что тебе сейчас надо.

Это было месяц назад, и тогда он, конечно, послал Мишку к чертовой матери. А вчера он в очередной раз послал туда весь этот переполненный дерьмом мир, и уже ночью после четвертой, а может, пятой порции текилы не нашел для себя лучшей помощи и лучшего наказания, чем звонок Спаму.

– Ну, давай, как там твоих шлюх вызывать?

– Да они не мои, родной, к сожалению, не мои! Ха! Ну, ты что, созрел, да?

– Да.

Запах травы из палисадника под окнами и растущая вместе с жарой тревога. Все это вместе стало наконец достаточно невыносимым, чтобы понять – он не может оставаться один этими вечерами, готовыми лопнуть от переполненности. И не желает больше делить их с кем-то, кто будет смотреть жалкими томными глазами, чего-то ждать, требовать, надеяться. Не хочет вновь пускаться в унизительные глупые объяснения о том, что он «не по этому делу». Объяснения, которые всегда, как бы он ни старался, кончались одним и тем же – взаимной обидой, его чувством вины, чьим-то несчастьем.

Ему и раньше случалось терять время – злиться, нервничать, смотреть на часы, проклинать пробки, собственную влюбчивость и занятость нынешних женщин. Но это, разумеется, было совсем не такое ожидание, как когда-то. Как сейчас.

Он задумался перед открытым баром, чувствуя, как прохладный паркет липнет к ступням. Пить или не пить? Сегодня это вдруг стало актуальным. С одной стороны, надо бы расслабиться, забыться и получить удовольствие. Только он слишком хорошо знает, насколько зыбка грань между лихорадкой возбуждения и расслабленным пофигизмом, этими магнетическими уродами-близнецами, детьми алкоголя. Глупо, но почему-то не хочется ударить в грязь лицом перед профессионалкой. Нет желания быть принятым за депрессивного алкаша-импотента.

Хотя какая разница, за кого его примут?! Он привычно ненавидит в себе эти приступы романтизма, а потому неохотно, но уверенно цедит вторую порцию ледяной горечи, когда слышит тревожное дребезжанье звонка.

Он отставляет недопитый виски, закрывает бутылку. Матерясь про себя, бестолково ищет под кроватью сандалии, конечно, не находит и – снова к бару. Достает второй стакан, вместе с початой бутылкой ставит на столик у дивана – она ведь, наверное, захочет выпить. Все проститутки пьют. Или VIP – не пьют?

Он открывает дверь. И понимает, что мир сошел с ума.

– Ты?!

– Я. Пустишь?

Он отступил на шаг назад, пропуская ее внутрь. Она была все та же, но в то же время совсем другая. И эта седая прядь…

– Здравствуй, Славка.

Он отвечает на приветствие не сразу, что бывает с ним редко – воспитание есть воспитание, несмотря ни на что. Ее улыбка – в меру приветливая, в меру нерешительная, совсем чуть-чуть кокетливая и даже искренняя – заставляет растеряться больше, чем неожиданная серебряная прядь в русых волосах. Которая, впрочем, вовсе ее не портит. Скорее – наоборот.

– Здравствуй… – тянет он удивленно.

Низкий густой голос, одна из основ его привлекательности, мог становиться по его желанию невероятно сексуальным и столь же невероятно презрительным.

– Я тебе не нравлюсь?

Он не отвечает. Отворачивается, чтобы налить себе еще, а заодно разобраться в собственных реакциях, осмысливая увиденное.

Она спросила это так просто, что невозможно не устыдиться оценивающего взгляда снизу вверх, которым только что ее окинул. И ведь всегда знал – она не из тех, на кого можно смотреть подобным образом. В принципе выглядит она так, что надо бы… что? Кинуться к ней, припасть к ручке и предложить чашку кофе вместо стакана Джонни Уолкер?