Алексей Биргер - Стеклодув

Конечно, он мог слишком крепко сжать хрупкую вазочку из-за переполнявшей его злобы. Но...

Второй отшатнулся, увидев, что произошло с первым. И очень неудачно: он толкнул тумбочку, стоявшую у стены под большим зеркалом. Тумбочка сдвинулась и ударила зеркало в нижний край рамы. Оно дрогнуло, поехало вкривь - и лопнуло! Неровная трещина разделила толстенное зеркальное стекло на две части, верхнюю и нижнюю. Верхняя выскочила из рамы, и если бы бандит не успел вовремя вывернуться, рубанула бы ему по шее. Он, побледнев, смотрел, как острый край куска зеркала обрушился на поверхность тумбочки, просвистев мимо его головы, будто нож гильотины... Моя мать, добрая душа, уже тащила из домашней аптечки бинты, вату и перекись водорода, чтобы обработать рану первого бандита. Он протянул ей руку, и она стала бинтовать ему запястье, а он скрипел зубами, то ли от боли, то ли от ярости.

Второй бандит медленно переводил дух.

– Ни хрена себе... - пробормотал он.

Убедившись, что запястье раненого перебинтовано, я сказал:

– Уходите.

Они молча вышли из дома, я пошел за ними вслед. Возле калитки раненый обернулся и процедил:

– Мы еще вернемся.

– Нет, - сказал я. - Вы никогда не вернетесь. Стекло вас не хочет. Я так понимаю, оно не убило вас только потому, что не хотело доставлять нам лишние неприятности - зачем нам в доме трупы? Но вне нашего дома оно может вас убить. Вы хотите, чтобы у вас лопнуло лобовое стекло машины и осколки вас иссекли? - бандиты ошарашено таращились на меня, а я добавил. Поверьте, я знаю, о чем говорю.

Они не сказали больше ни слова, сели в машину и уехали. Я посмотрел, как они отъезжают, и вернулся в дом.

Мама полулежала на диване смертельно белая, прижав руку к сердцу.

– Мама, что с тобой?.. - рванулся я к ней.

– Ой, сыночек, перенервничала, сердце схватило... Дай мне валидол.

Я достал валидол, а мама виновато говорила:

– Ох, и напугалась я. И эти несколько часов с ними в машине, когда они меня схватили... Но я не называла им адрес, неужели ты думаешь, я бы допустила, чтобы они с тобой дурное сделали? Да в жизни бы не выдала, хоть под пытками! Они сами знали адрес. Знали, куда ехать...

– Ой, мама, - сказал я, протягивая ей таблетку валидола, - даже если бы ты и назвала адрес - велика беда! Лучше назвала бы, чем мне потом знать, что тебя обидели... Все кончилось, не переживай.

– И это стекло... - пробормотала она. - Это стекло... Неужто и взаправду?

Я видел, что и после валидола ей не становится лучше.

– Мама, ты лежи, не двигайся, - сказал я. - Я сбегаю, "скорую" вызову.

Я выскочил из дому и побежал к ближайшему телефону-автомату. Он был сломан, даже трубка выдрана. Пришлось пробежать еще улицу. К счастью, следующий телефон-автомат оказался в порядке. Я вызвал "скорую" и бегом вернулся домой.

Мама выглядела еще хуже. Я дал ей еще одну таблетку, а она слабым движением руки показала, чтобы я сел рядом.

– Мне нужно рассказать тебе кое-что... - Голос ее едва звучал. - Только сперва... Вон там... - Она слабо улыбнулась. - В подкладке пальто... Деньги... Денег-то они не забрали... Торопились, видно, большой куш сорвать, ан вон как оно обернулось-то... Ты деньги сразу прибери...

Я достал деньги из потайного кармана маминого пальто и спрятал их в нижнем отделении бельевого шкафа, как обычно. Потом она опять заговорила.

– Вот так. Теперь на душе спокойней. Неровен час, не увидимся больше, как в больницу меня увезут - деньги и сгинули бы. А теперь слушай, что тебе надо узнать.

Я воспроизведу мамин рассказ в "очищенном" виде, опустив паузы и повторы, которыми он изобиловал.

– Ребенок ты у нас поздний. Мы уже и не чаяли, что у нас когда-нибудь будут дети. Говорили мы однажды с твоим покойным отцом, что, видно, так бездетными и останемся, а он осерчал, потому что это был для него всегда разговор больной, да и говорит в сердцах: "Не передать, до чего обидно, что наш род мастеров прервется! Честное слово, хоть чёрту бы поклонился, только знать бы, что у меня будет сын, и что он станет первым мастером в мире, вобрав в себя все то, что и я накопил, и отец, и дед, и прапрадеды!" А дело было в обеденный перерыв, в подсобке, где мы сидели компанией в несколько человек, перекусывали. И на этих отцовских словах лампочка в подсобке возьми да и перегори, будто и правда чёрт отца услышал. Мы-то все неверующие были, посмеялись над этим совпадением и забыли о нем до поры. А после этого я забеременела. Отец как-то проснулся, весь бледный, в испарине, и стал рассказывать, что ему привиделся чёрт, элегантный такой, без рожек и копыт, в дорогом костюме... Только отец все равно знал, что это нечистый. И говорит он отцу: "Я свою часть сделки выполнил, настала пора тебе выполнять свое обещание. Твой сын - мой, и его дар будет мне служить и меня прославлять, а ты за этим должен следить. Если не уследишь или вздумаешь меня обмануть и сделать то, что мне не по нраву, - знай, кара будет для тебя величайшая: сын твой навеки лишится своего дара и больше никогда не сможет прикоснуться к стеклу. Если же будете служить мне верно, я вас защищу от всех невзгод, а сын твой с малых лет будет расти таким великим стеклодувом, каких и свет не видывал". Я стала отца утешать, говорить, что сны - это ложь и пустое, что он извел себя беспокойством, нормально ли пройдут мои роды и будет ли здоров ребенок, вот ему и снится всякая гадость. Он вроде бы успокоился, но мне показалось, в глубине души все равно затаил сомнение.

– А потом, - продолжала мама, - ты родился, и начались все эти странности. Виданное ли дело, чтобы пятилетний ребенок так здорово шары выдувал? Отец хоть и радовался, но я видела, и страх в него закрадывается. А история с инспекторшей по труду совсем его напугала. Помнишь, когда он впервые в запой сорвался? Решил, что все не просто так, что это нечистый тебе покровительствует и злится на тех, кто встает у тебя на пути. А потом у нас с ним был, тяжелый разговор, и он бросил пить - как отрезало. Только, как он позже уверял, не один лишь наш разговор на него подействовал. Мол, ему в пьяном видении опять явился этот - и сказал: "Ты что же, такой-рассякой, договор нарушаешь? Будешь пить - так и за сыном смотреть не сможешь!" И заклятие на него наложил, что он ни капли больше в рот не возьмет да при этом ничего божеского больше делать не будет и сыну запретит. Сказал мол, чтоб соблазну не было переметнуться. С тех пор отец никогда больше не брался за пасхальные яйца с крестами и храмами. Я уж пеняла ему, говорила, что он только заработка себя лишает, что белую горячку принимает за истину. Мы же неверующие, советские люди, как-никак, а если есть традиция такая - Пасху справлять, то это и безо всякой церкви праздник, от чего же людям сувенирчики к нему не наработать? Но он - ни в какую. Не могу, говорит, и все. И такая у него была упертость, что и я, признаться, стала задумываться, нет ли правды в его словах. К тому же и о тебе такие разговоры пошли, что, мол, стекло ты чувствуешь так, будто в этом есть магия. Да еще всякие байки стали рассказывать, как стекло наказало твоих школьных обидчиков, и эта история прежде чем заглохнуть, успела обрасти кое-какой небывальщиной. Словом, было, над чем призадуматься.