Александр Белогоров - Ученик чернокнижника

– Конечно! – И Максим с увлечением принялся рассказывать о последних экспериментах.

– Вот бы кого к нам на химию! – вздохнул Витька. – Ты скажи, если будете делать какой-нибудь опыт поинтересней. Я зайду посмотреть.

– Не знаю, как-то неудобно… – начал было Максим.

– Неудобно штаны через голову надевать! – съязвил Витька. – Опять заладил свое. Ведь старикан сам меня в тот раз приглашал. Ну, не хочешь – не надо, Максик! Обойдусь! – И он обиженно отошел в сторону.

– Ты уже многому научился. Ты теперь прекрасный лаборант, – сказал как-то Максиму Афанасий Семенович. – Скоро мы с тобой сможем провести один очень интересный опыт, который требует знаний и сноровки.

Максим расплылся в улыбке от удовольствия. При всем своем обычном внешнем спокойствии и равнодушии к мнению о себе других он был весьма чувствителен к похвалам. Старик же был скуп как на выражение одобрения, так и на проявление недовольства, поэтому такие его слова говорили о многом. И тут мальчик, видя хорошее расположение духа Афанасия Семеновича и вспомнив о Витькиной обиде, решил, что во время интересного эксперимента они помирятся в один момент.

– Мой друг Витька… то есть Виктор, – поправился Максим, вспомнив, что старик не любит уменьшительных имен, а предпочитает обращаться по всей форме. – Ну, с которым я однажды к вам заходил, – начал он объяснять с какой-то робостью, непонятной даже для самого себя. – Он хотел бы зайти еще раз, когда будет что-нибудь интересное. Вот я и подумал, если опыт такой редкий и сложный…

Максим прервался на полуслове, едва лишь взглянул на Афанасия Семеновича. В это мгновение он даже испугался, потому что старик и вправду напомнил ему сказочного злого колдуна. Черты лица заострились и сделались какими-то хищными, даже жестокими. Нос стал похож на клюв, а черные глаза засверкали так, что, казалось, внутри них зажглись мощные лампочки. Это продолжалось всего секунду, после чего Афанасий Семенович вновь стал самим собой, обычным, слегка чудаковатым старичком. Черты лица разгладились, и он даже слегка улыбнулся. Правда, улыбка эта вышла неискренней, натянутой.

– Думаю, присутствие посторонних во время этого опыта нежелательно! – сказал он противным, каркающим голосом, но тут же смягчил тон. Однако переход этот вышел чересчур резким, и продолжение прозвучало неестественно. Так взрослые лгут детям, когда не желают отвечать на какой-то щекотливый вопрос. – Видишь ли, эксперимент требует полной сосредоточенности, и ничто не должно мешать или отвлекать. А твой приятель обязательно начнет приставать, что да как. Словом, человек, не разбирающийся в физике и химии, здесь будет лишним. – И, видя разочарованное и удивленное лицо Максима, старик добавил: – Его мы позовем в другой раз, на что-нибудь обычное, но зрелищное. Это для него подойдет гораздо больше.

Максим кивнул. Он понимал, что Афанасий Семенович прав, но что-то в его речи настораживало. Ему не понравился тон. К тому же не покидало ощущение, что старик чего-то недоговаривает.

– Кстати, почему твой приятель ждет приглашения? – неожиданно весело спросил Афанасий Семенович. – В прошлый его визит мне показалось, что он не обременяет себя условностями. – И сосед хитровато посмотрел на мальчика.

Максим не выдержал и рассмеялся. Старик очень точно подметил Витькину бесцеремонность. Уж прихода без приглашения от него можно было ожидать запросто. Причем никакие намеки тут бы не подействовали. Сказать, что он тут лишний, возможно было только прямо, рискуя нарваться на обиду и непонимание. Корольков был всегда открыт для друзей, но и от них ожидал того же. Эта черта не нравилась воспитанному, деликатному Максиму, но он с ней мирился, ибо у Витьки была масса достоинств, главное из которых – безусловная верность дружбе.

Подготовка к загадочному эксперименту шла полным ходом. Афанасий Семенович и Максим проделывали всяческие манипуляции с физическими приборами и реактивами. Требовалось добиться точности и нужной скорости движений, что было не так-то просто. Зачастую Максим даже не понимал, что они там делают, попытки же узнать это у старика, обычно столь щедрого на объяснения, ни к чему не приводили.

– Это очень тонкий опыт, требующий большой точности, – объяснял Афанасий Семенович, хитровато прищуриваясь. – Со временем ты сам все поймешь. Я хочу сделать тебе сюрприз. Обещаю, что ты будешь очень удивлен!

Была и еще одна странность. Старик попросил Максима о том, чтобы подготовка оставалась их тайной.

– Видишь ли, – доверительно говорил он мальчику, – если ты кому-нибудь проболтаешься, это обязательно вызовет любопытство окружающих. Начнутся расспросы. Кто-нибудь непременно захочет посмотреть, а меня присутствие посторонних, когда нужно делать что-нибудь сложное, выводит из себя.

Максим соглашался. Эти объяснения, произносимые к тому же каким-то оправдывающимся тоном, отнюдь не казались убедительными. Но Максима они, как ни странно, удовлетворяли. Его любопытство было распалено до предела. Он, как, наверное, и любой мальчишка на его месте, радовался этой возбуждающей атмосфере таинственности. Он ощущал себя учеником алхимика или даже чародея, который втайне ото всего мира готовит в своей пещере чудодейственное зелье или еще что-нибудь столь же загадочное. А тут еще вдобавок Афанасий Семенович присовокупил к таинственности пьянящее ощущение опасности.

– Не знаю, стоит ли нам проводить намеченное, – сказал он однажды. – Я должен тебе признаться, что этот эксперимент таит в себе некоторую опасность. Если мы будем недостаточно точны, возможно возгорание или даже небольшой взрыв. Конечно, ничего опасного для жизни нет, но все-таки… Быть может, лучше не рисковать. – И старик испытующе посмотрел на собеседника.

Максим действительно не слишком-то любил рисковать. Но это касалось в основном глупого риска, вроде спуска на велосипеде с крутой горы, или прыжков в воду с большой высоты, или еще чего-нибудь в этом роде. На такие действия его могли подвигнуть только многочисленные насмешки и подзуживания, когда гордость и боязнь потерять престиж перевешивали разумное чувство опасности. Не далее как прошлым летом он, гостя у дедушки, полез на сомнительной крепости дерево и благополучно оттуда свалился из-за подломившейся ветки. Падение, правда, получилось не слишком-то страшным: земля под этой несчастной яблоней была рыхлой, но ощущение оказалось не из приятных. Зато престиж был спасен, и Максим долгое время испытывал даже некоторую гордость за свои синяки и ссадины, правда, разбавленную изрядной долей досады.

Но такой риск – это совсем другое дело. В воображении предстоящий эксперимент представлялся ему уже чем-то вроде научного подвига. Максим даже вспомнил друга Ломоносова, фамилию которого он забыл, погибшего при попытке получить в своей лаборатории шаровую молнию. Умирать, конечно, в его планы не входило, но ощутить себя немного героем было очень приятно. Ему вдруг представилось, как они с Афанасием Семеновичем совершили какое-то очень важное, сенсационное открытие…