Ольга Крючкова - Прелат

Графиня не обратила на них ни малейшего внимания. Ремми, также держа её за руку, указал на постоялый двор:

– Вот, моя госпожа, это самое лучшее заведение во всей округе.

Красавица слегка кивнула.

– Я уже слышала про одеяла, подушки и бельё… Мне хотелось бы отобедать и отдохнуть после утомительной дороги.

Хозяева засуетились, провожая графиню в её комнату. Леона обдало тончайшим ароматом её духов, голова закружилась. Он едва не оступился на лестнице, ведущей на второй этаж, где находилась комната.

Горничная расположилась вместе с госпожой, ей по этому случаю поставили широкую скамейку и застелили по всем правилам. Ремми же довольствовался комнатой попроще, ему было не привыкать.

Весь остаток дня, до самого вечера, женщины и девушки в Рош-сюр-Мен занимались тем, что обсуждали молодую графиню, в особенности её изысканный наряд из флорентийского бархата.

К вечеру в «Весёлой свинье» собралось достаточно народу, жаждущего хоть краешком глаза увидеть юную прелестницу. Но, увы, она не покидала своей комнаты.

Наконец, потеряв интерес, перемыв кости знатным постояльцам, мужское население Рош-сюр-Мен принялось за пиво, а кому по карману – свиные отбивные.

В разгар всеобщего веселья, когда в очередной раз обсуждали, как жена кузнеца и её любовник уносили ноги от разъярённого обманутого мужа, великана Потона, способного одним ударом свалить лошадь, в заведение вошли два монаха. Никто не обратил на них ни малейшего внимания: то ли они – доминиканцы, то ли – бенедиктинцы, для обитателей Рош-сюр-Мен все они – на одно лицо.

Леон поморщился: «Вот сейчас начнётся: если ты добрый христианин, купи волосы святого Бенедикта или Доминика! Непонятно откуда у святых столько волос?! То они рыжие, то тёмные, а то – белые! А то и вовсе начнут за ужин предлагать слёзы святых, разлитых по лекарским склянкам. Ах, прости меня, Господи…» Леон осенил себя крестным знамением.

Монахи расположились в углу за свободным столом. Хозяину ничего не оставалось делать, как направиться к ним и купить очередной пучок непонятных волос или склянку слёз.

– Что угодно братьям-монахам?

Монахи, не откидывая своих капюшонов, внимательно посмотрели из-под них на хозяина.

– Скажи, а что за карета стоит у тебя во дворе? – как бы невзначай поинтересовался один из них.

– Карета… А, так она принадлежит прекрасной графине Элеоноре де Олорон Монферрада. Она удостоила чести остановиться в моём заведении по пути из Сен-Жиль-Круа-де-Виль в Орлеан.

Монахи переглянулись.

– Что подать вам на трапезу, братья-монахи? – снова поинтересовался Леон.

– Что ж, давай маседуан[33] и пива, – произнёс монах, что говорил хриплым простуженным голосом.

– А отбивных не желаете? – почти безнадёжно осведомился Леон, по его опыту монахи редко заказывали мясо.

– И две отбивных, – уверенно заказал второй монах. – Можно слегка не прожаренных, с кровью!

Леон оторопел: неслыханное дело – монахи заказали отбивные с кровью!

– Чего стоишь! Неси еду, мы очень голодны!

Хозяин вышел из оцепенения и направился на кухню.

Анриетта, узнав, что именно заказали монахи, перекрестилась и высказала предположение:

– Никакие они – не монахи!

– А кто? – поинтересовался испуганный муж.

– Разбойники! Ограбят, и поминай, как звали!

– Да, перестань ты, Анриетта! Чего мелишь языком! Последнего разбойника в наших местах выловили во времена Столетней войны с англичанами, уж сколько лет прошло.

– Ну, как знаешь. Всё равно надо держать ухо в остро, мало ли что… – заметила рассудительная хозяйка.

Анриетта подала монахам маседуан и отбивные с кровью. Один из братьев тут же подцепил кусок мяса вилкой и смачно впился в него зубами. Хозяйку передёрнуло. Она вернулась к мужу и шепнула ему на ухо:

– Не удивлюсь, если эти святоши – вампиры… Видел бы ты, Леон, как один из них впился зубами в мясо…

Леон округлил глаза, на лбу проступила холодная испарина.

– Да замолчишь ты, наконец! Накличешь беду! Просто люди изголодались на монастырских харчах. У них там сплошные посты, поди, питаются одними пресными лепёшками.

– Ну, да… Много ты видал исхудавших монахов от лепёшек-то… Нет, дело не чисто, – продолжала бубнить Анриетта.

Леон перекрестился.

– Господи, услышь мои молитвы!

Жиль, сын хозяина услышал разговор родителей и неприменул вставить словцо:

– Им бы только животы нажирать! Это они на людях мясо не едят, а в монастыре-то, небось, жрут от пуза!

Анриетта одёрнула сына:

– Попридержи язык, Жиль! Забыл, как отец отлупил тебя в прошлом году! Чего доброго услышат доминиканцы.

Жиль почесал за ухом, уж он-то прекрасно помнил за что получил выволочку от отца – всего-то и поинтересовался: почему у Святого Доминика на голове росли волосы разных цветов? Отец не нашёлся, что ответить и выпорол чрезмерно любознательного юношу.

Монахи закончили трапезу и принялись за пиво. Один из них, что с хриплым простуженным голосом, жестом подозвал хозяина. Тот неохотно подошёл.

– Вот, – он извлёк из напоясного кошелька небольшой свиток, увенчанный монастырской печатью, – это индульгенция всего за тридцать медных денье[34]. – Он протянул её Леону. – Возьми, и будем считать, что мы оплатили свой ужин и ночлег.

Хозяин крякнул, по всему было видно, что в отпущении грехов он не нуждался, а хотел денег.

– Что с тобой, хозяин? Ты безгрешен, как младенец? Не нуждаешься в индульгенции? Надо об этом сообщить настоятелю монастыря Святого Доминика отцу Арману. Смотри, не гневи Всевышнего: гордыня – страшный грех! Да и потом не забывай об епитимии[35]

Хозяин схватил индульгенцию при упоминании епитимии.

– Благодарю вас, брат! Это именно то, что мне сейчас нужно!

– Вот и прекрасно. Теперь выдели нам комнату. Путь наш был неблизким и мы устали.

Монахи поднялись и проследовали на ночлег.

Наконец зал постоялого двора опустел, постояльцы разошлись по комнатам, а местные селяне – по домам. Анриетта и Леон закрыли ворота, проверили прочность засовов, как и обычно, и удалились в маленькую комнату на первом этаже.

Комната Жиля находилась рядом, она скорее напоминала монастырскую келью, в ней размещалась лишь узкая деревянная кровать, сундук с одеждой и табурет – вот и вся незатейливая обстановка.

Родители юноши, утомлённые беготнёй и хлопотами моментально заснули. Но Жилю не спалось, чувство тревоги не покидало его. Он ворочался с боку на бок: и так ему было жарко, и так – неудобно… Словом, сон не шёл.

Но усталость, накопившаяся за день в итоге взяла своё – Жиль заснул. Сквозь сон юноша почувствовал, как некто вошёл в комнату, и почти сразу же страшная боль пронзила голову, более он ничего не помнил, провалившись в пустоту.