Дэн Симмонс - Дети ночи

«Мерседес» свернул в еще более узкий переулок и остановился. О’Рурк прижал «дачию» к краю мостовой сразу за перекрестком.

– И что дальше? – спросила Кейт.

– Оставайтесь здесь или пойдемте со мной, – ответил он.

Кейт выбралась из машины и последовала за священником через улицу к жилому массиву. С затемненных верхних этажей доносились звуки включенных радиоприемников или телевизоров. Несмотря на адское сияние сверху, весенний воздух был весьма прохладен. Лифт в подъезде не работал; они услышали шаги, гулко раздававшиеся на лестнице. О’Рурк жестом призвал Кейт поторопиться, и она вприпрыжку побежала за ним по ступенькам. Вверху грохотала тяжелая поступь четырех человек, но О’Рурк шел почти неслышно. Кейт заметила, что он остался в кроссовках, и даже слегка улыбнулась, хоть и начинала задыхаться от напряжения.

Они остановились на шестом этаже, который в Америке считался бы седьмым. О’Рурк открыл дверь на лестничной площадке, и их окутали застарелые кухонные запахи, не менее едкие, чем вонь от нефтеперегонки на улице. В узком коридоре эхом отдавались голоса.

О’Рурк попросил Кейт оставаться на месте, а сам бесшумно двинулся по коридору, сливаясь с тенью между тусклыми пятнами света. У нее невольно промелькнула мысль о поразительной точности выражения: «костюм ниндзя для священника».

Несмотря на его приказ, а скорее, вследствие его Кейт пошла за святым отцом по коридору, останавливаясь в самых темных местах. Она уже примерно представляла, какую картину увидит у открытой двери квартиры… И предчувствие ее не обмануло.

Там стояли чета американцев и двое румын в кожаных куртках, которые исполняли роль переводчиков и од-новременно спорили о чем-то с жильцами квартиры – мужчиной и женщиной. Трое маленьких детей вцепились в юбку матери, а из открытой двери спальни доносился плач младенца. Квартирка была небольшой, захламленной и грязной, потертый ковер усеивали раскиданные горшки и кастрюли, словно ими только что играли детишки. В спертом воздухе стоял густой запах жареной пищи и грязных пеленок.

Кейт еще раз выглянула из-за косяка. О’Рурк был уже практически в квартире, но пока еще не замеченный спорившими в освещенной комнате людьми. Румыны, доставившие сюда американцев, представляли собой типичных мафиози: один – с бандитскими усиками, другой – с трехдневной щетиной, оба с сальными волосами, в модных джинсах и шелковых рубахах под кожаными куртками, и у обоих наглый, вызывающий вид, знакомый Кейт по трем континентам.

Хозяева квартиры были пониже ростом, с нездоровыми желтовато-бледными лицами; жена, с темными кругами под глазами, стояла с отчаявшимся видом, а муж беспрерывно тараторил, и часто мелькавшая на его губах улыбка напоминала скорее нервный тик. Молодые светловолосые американцы, небрежно одетые в «Лэндз Энд», выглядели ошеломленными. Она все время наклонялась, чтобы обнять детишек или одарить их улыбкой, но те прятались за родительскими спинами или убегали в темную спальню.

– Сколько за этого? – спросил американец, протянув руку, чтобы потрепать по волосам трех-четырехлет-него мальчугана, прильнувшего к матери. Мальчик резко отпрянул. Более рослый из румын отрывисто переговорил с отцом семейства и с ухмылкой сказал:

– Он говорить, сто тысяч лей и «турбо».

– Турбо? – переспросила американка, быстро заморгав.

– Автомобиль «турбо», – пояснил тот, что был ниже и смуглее. Когда он усмехнулся, на свету блеснул золотой зуб.

Американец достал записную книжку-калькулятор и принялся быстро считать.

– Сто тысяч лей – это, милая, примерно тысяча шестьсот шестьдесят шесть долларов по официальному курсу, – сообщил он жене. – М-м-м… Но по курсу черного рынка это будет около пятисот зеленых. А насчет машины… не знаю…

Высокий снова ухмыльнулся.

– Нет-нет. Все, что они просить, – сто тысяч лей. Нет платить. Эти цыгане… видите? Очень жадные люди. Цыганенок не стоить сто тысяч лей. Эти маленькие дети стоить еще меньше. Мы предлагать тридцать тысяч, говорить им: если они говорить «нет», мы идти другое место.

Он повернулся и довольно грубо пихнул отца семейства в грудь. Тот выдавил улыбку, прислушиваясь к лающим звукам румынского языка.

Кейт поняла лишь несколько слов: Америка, доллары, дурак, власти.

Американка же в это время приблизилась к двери в темную спальню и теперь пыталась вытащить оттуда на свет двухлетнюю девочку. Ее муж всецело погрузился в расчеты на калькуляторе; при свете лампочки без плафона лоб у него лоснился от пота.

– Ага, – сказал высокий. – Маленькая девочка, очень здоровая… Они соглашаться на сорок пять тысяч лей. Могут отдать сегодня. Сразу.

Американка закрыла глаза и прошептала:

– Хвала Господу!

Ее муж моргнул и провел языком по губам. Коренастый ухмыльнулся своему коллеге.

– Это незаконно, – объявил О’Рурк, входя в комнату.

Американцы подскочили с довольно глупым видом. Провожатые набычились и шагнули вперед. Цыган посмотрел на жену, и лица у обоих выражали горькое разочарование из-за явно уплывающих денег.

– Это незаконно, – повторил священник, – да и необходимости в этом нет. – Он встал между посредниками и американской парой. – Существуют детские дома, где вы можете произвести усыновление на законных основаниях.

– Cine sinte^i dumneavoastra? – злобно спросил высокий. – Се este aceasta?

О’Рурк не удостоил его вниманием и обратился прямо к американке.

– Ни один из этих детей не подлежит усыновлению и не нуждается в нем. Их родители работают на заводе. А эти двое… – он небрежно махнул левой рукой в сторону румын, будто брезгуя даже взглянуть на них, – шпана… бандиты, которые занимаются продажей чужих детей. Подумайте, пожалуйста, что вы делаете.

– Мы… – начал американец, снова облизнув губы. – Мы не собирались…

Его жена, казалось, вот-вот расплачется.

– Так тяжело получить визу на больного ребенка, – пожаловалась она. Акцент у нее был то ли оклахомский, то ли техасский.

– Заткнись! – заорал высокий.

Его крик был адресован О’Рурку, а не американской паре. Он сделал три шага и замахнулся так, будто собирался размазать священника по стене.

Кейт видела, как О’Рурк повернулся, стремительно перехватил запястье занесенной над ним руки и стал медленно давить ее книзу. Румын дернулся, попытался высвободить руку, но тщетно. Его лицо налилось кровью, а башмаки скребли по полу в поисках лучшей опоры, однако перехваченная рука продолжала опускаться, пока О’Рурк не прижал все еще сжатый кулак к боку своего противника. Лицо румына было уже не красным, а почти свекольного цвета. В попытках вырваться он всем телом содрогался от напряжения. Выражение же лица священника оставалось неизменным.