Счастливого дня пробуждения - Анастасия Калюжная
Заметив мой взгляд и будто прочитав мысли, доктор невесело говорит:
– Большинство людей непохожи на тех, о ком написано в книгах. Они вовсе не герои. И совсем непохожи на нас.
Пора бы уже привыкнуть к его подобию телепатии.
– Почему? – Я разворачиваюсь к нему, разглядывая будто начерченный на светлом фоне окна профиль.
– Истории пишут мечтатели. А люди есть люди. В строении их мозга много уникального, но оно же и делает их трусливыми, жестокими и ленивыми. Это полезные качества – их на это выдрессировала сама эволюция. Она вложила в них страх и благоговение перед всем неизвестным. Но сознание таких существ – вещь любопытная; оно надстраивает витиеватые конструкции поверх того, что не может постичь. Небесные тела становятся божествами, случайности – знаками свыше. Рождаются мифы и традиции. А дальше люди начинают наказывать себя и других за недостаток веры в сверхъестественные силы, хотя их не существует. Подвергать остракизму тех, кто с ними не согласен. А ведь и без того мало кто стремится задавать вопросы о мире, – голос доктора звучит задумчиво. – Есть ещё мораль, совесть, стыд. Величайшие друзья и помехи цивилизации. Они помогают людям выжить, и они же заставляют их страдать. Как чересчур заботливая мать. Надеюсь, – он бросает на меня внимательный взгляд, – ты научишься с ними правильно обращаться.
Доктор заглушает мотор, осматривая берег: кругом клочки высокой растревоженной ветром травы, каменистый пляж с тёмным сырым песком, вдали белеет будка лодочного сарая. Доктор выходит из автомобиля, приказывает мне сидеть тихо и куда-то уходит.
Некоторое время я так и сижу, болтая ногами, а потом вдруг замечаю шевеление в траве. Дальше происходит что-то совсем непонятное: из кустов высовывается несколько лиц, они друг другу что-то кричат, и нечто во мне подсказывает: надо пригнуться и спрятаться за бортом двери.
– Гляди! – смеётся похожий на мой высокий голос. – Опять эта труповозка!
Какой-то визг, будто гуси в стае кричат друг на друга. Я слышу приближающиеся шаги: кто-то обходит катафалк по кругу, и я через зеркало вижу в заднем окне детские фигурки, которые приклеиваются ладонями к стеклу, будто геккончики лапками. Я вжимаюсь в бархатную стенку, настороженно наблюдая за ними.
– Ну чё? Видишь что-нибудь?
– Не-а!
– Слушай, а ты когда-нибудь видела, ну… его? – Первый ребёнок кивает на машину и говорит «его» таким тоном, будто одно упоминание способно обрушить на его голову проклятье.
– Нет, – мотает головой другой ребёнок. – Но моя мама видела как-то его отца, ещё в детстве, а потом и самого этого давным-давно, когда ещё я не родилась. Говорила, он на отца похож…
– А ну убирайтесь отсюда! – слышу я грозный голос доктора.
Будто шарики по лестнице, рассыпаются испуганные визги, ребята со всех ног разбегаются и прячутся в траве. Я поднимаюсь и выглядываю; доктор долго, пристально смотрит вслед детям, заведя руки за спину, и только потом подходит к автомобилю.
– Пойдём, – зовёт он, отстёгивая меня. – Шляпу не забудь.
* * *
Снаружи воздух неожиданно плотный, сильно пахнет солью, сыростью и ещё чем-то неприятным. От ветра тяжело дышать, будто он заталкивает вату мне в рот. Ноги непривычно увязают в сыром песке и запинаются о камешки, пока я пытаюсь поспевать за доктором в своей громоздкой обуви. Перед глазами расстилается невероятная красота; не верится, что в одном месте может быть так много воды! Сколько же мерных стаканов потребуется, чтобы вычерпать её всю? Вдалеке уже грохочет гроза, глубоко в облаках на горизонте я вижу редкие всполохи молний, от которых небо озаряется прохладными вспышками. А с другой стороны неба темнеют невысокие горы – будто покрытые мхом гигантские булыжники.
Моё внимание приковывают тёмно-зелёные волосы водорослей – они валяются на сырой границе песка, куда их приносят вспененные грязные волны. Я увлечённо разглядываю всё, что попадётся на глаза: тонкие рыбьи кости, обломанные ракушки, спутанные клубки морской травы и обрывки рыболовных сетей. Порывистый ветер бросает пряди чёлки в лицо, отчего я то и дело жмурюсь. Забавно, на влажном песке остаются мои следы, такие чёткие, будто выгравированы на воске. Я подбираюсь ближе к воде, волны обмывают мои сапоги, и, как только вода отступает, следы исчезают, будто их и не было. Я оглядываюсь на доктора; он, заведя руки за спину, прохаживается по сухой кромке, высматривая что-то на земле, иногда носком мягкой туфли переворачивая камешки.
Какое-то время я так и развлекаюсь: забегаю в воду, потом отбегаю, словно играя в догонялки с волной. Нахожу несколько интересных ракушек: пару длинных, завитых в спиральки, будто перекрученные капельки, и ещё одну похожую на сплюснутую волнистую скорлупку. Я втыкаю спиральки в песок так, чтобы они напоминали глаза, а плоская ракушка становится носиком. Я рисую пальцем снизу улыбку – получается счастливая мордочка. Я ещё сверху украшаю её водорослями, как причёской.
Оказывается, песок очень липкий, пристаёт к коже, и мне вдруг приходит мысль: может, он такой же липкий, как снег? Я пытаюсь слепить что-нибудь, но шарики из него не выходят. Зато получаются куличики. В итоге я увлекаюсь и начинаю лепить из песка клетку эукариот; всякие ракушки превращаются в митохондрии, водоросли – в аппарат Гольджи, а рыбья голова с глазом по центру становится ядром. Я оглядываюсь и ищу глазами доктора: хочется показать ему, что у меня получилось. Но его не видно.
Он куда-то ушёл? Меня вдруг охватывает паника. Что, если он меня потерял? Или бросил?! А что же я буду делать?
– Эй! Эй! – вдруг слышу я те же голоса, что были у автомобиля. – Пст! – зовут меня.
Я, боясь развернуться, замираю, вслушиваюсь. С одной стороны, хочется вскочить и убежать, скорее найти доктора, а с другой – он ведь надеется, что моё сознание избавлено от «эволюционных пережитков» и открыто для всего нового. Раз так, любопытство, выходит, лучшее из качеств.
– Эй, а тут этот жмуролюб не проходил? – кричит хрипловатый и скачущий детский голос.
Я пониже натягиваю шляпу.
– Кто? – испуганно спрашиваю я, хотя прекрасно знаю, о ком они говорят.
– Да хозяин труповозки! Ты чё, не отсюда, что ль? – удивляется другой детский голос, и я слышу, как песок шуршит под их приближающимися шагами.
– Не совсем, – неуверенно отвечаю я.
– Да есть, короче, у нас тут один поехавший. Любитель жмуров. Во-он там живёт, – кажется, тычет он в холм. – Отец его ещё доктором был. Хорошим, людей лечил. А этот – паталого… гонатом – жуткий тип. – Ребёнок опускается на корточки подле меня, и я вижу его сандалии и острые коленки, болтающиеся в шортах, как колокольные языки; они кажутся практически пунцовыми в сравнении с моими. – Говорят, мертвяков коллекционирует; мол, выкупает невостребованных из моргов. Мама рассказывала, даже свежие могилы грабит! А уж что он там с покойниками у себя делает – этого никто не знает… – тараторит он загадочным голосом и поднимает скрюченные растопыренные пальцы, будто хочет напугать. – И – не поверишь – мы сегодня его вживую увидели! Страшнючий! Косматый, жуткий, высоченный, как жираф! Эх, вот бы ещё хоть одним глазком на его дом посмотреть! – мечтательно тянет мальчишка. – Слушай-ка, ну так а ты чё? – легонько стукает он меня по плечу кистью. – Ты тут проездом? Или на отдыхе? – Он пытается заглянуть мне под шляпу.
– П-проездом, – подтверждаю я и стараюсь опустить лицо как можно ниже.
– А как тебя зовут?.. А чё ты голову-то опускаешь? – хихикает он.
– Я-я болею.
– Фу! Сразу надо было сказать! – недовольно подскакивает мальчик. – Чем болеешь? Заразное?
