Фина - Степан Васильевич Бердинских
– Погода намекает нам на что-то? – улыбнулась Кауфа.
На кухне, на мягком стуле около батареи и закрытого окна, было так уютно и тепло, что я чуть не впала в дрему. На мне осталось нижнее белье, а сухие носки дала мне подруга.
– Брат твой скоро придет? – спросила я Кауфу.
В ответ увидала поджатые губы и задумчивое лицо.
– Я за ним не слежу, – начала Кауфа. – Гуляет со своими друзьями и пьет пиво. Он может прийти прямо сейчас, а может пропасть на неделю.
Подняв брови, я засверлила подругу глазами.
– Это на него похоже, – вздохнула Кауфа.
– А что говорит мама? – вставила я.
– Переживает и все твердит, чтобы я оставила его в покое. Мне есть до него дело, так как это мой единственный брат и я хочу, чтобы мы были ближе друг к другу. Не все было так плохо. Еще год назад мы были не разлей вода.
Проглотив большую порцию брусничного варенья, я вспомнила про деда и бабушку. «Их надо предупредить», – подумала я.
– И тут он встретил Коптиса? – сказала я, вернувшись к разговору о брате Кауфы.
Кауфа, достав с полки сковороду, повторила мои слова:
– И тут он встретил Коптиса.
Впервые я сытно ела в гостях. Ничего кроме чая, фруктов и десертов не принимала или же попросту была сыта. «Нет, спасибо, только чай», – обычно отвечала я. «Ужинала дома, поэтому, максимум, что могу съесть, это мандарин с тарелки», – бывало и такое. «Я сыта, но от кофе не откажусь», – редко врала я, чтобы не напрашиваться. Кауфа разбила шесть яиц и поджарила кусочки бекона. Нарезала огурцы и помидоры.
– Приправь салат соусом, – бросила Кауфа, помешивая бекон.
После ужина мы вымыли посуду и одновременно глянули на кухонные часы. Потом повернулись друг к другу и синхронно улыбнулись. «Здорово!» – промелькнуло у меня в голове. В глазах подруги было что-то похожее.
– Жаль, что не взяла с собой нитки и иглы, – сказала я, глядя на огни в других окнах.
– Сколько у тебя всего игрушек? – поинтересовалась Кауфа.
Задумавшись, я почувствовала, что хочу спать.
– Штук десять точно будет, – ответила я. – После пятой перестала считать, так как поняла, что дело не в количестве.
– Правда? – перебила меня Кауфа. – В чем же тогда дело?
Я повела плечами и невнятно проговорила:
– В том, может, что мне это нравится и все тут.
Мои мысли оборвались, а новые не приходили на ум. Потом прошла искра, и я продолжила:
– Мама уже не спрашивает про новые игрушки и про то, как скоро я закончу или начну другую. Первая моя игрушка вышла надменной. Это девочка. Спесивый взгляд, яркие волосы, длинные тонкие ноги. Одним словом – дурочка.
Кауфа тихонько засмеялась, а затем резко поправилась:
– Прости.
Улыбка появилась и на моем лице, и я ответила:
– Ничего, можно и посмеяться. Шила я ее недолго и даже пуговицу на рубашке не доделала. У нее до сих пор виден пупок.
Кауфа подняла брови и добавила:
– Какие это куклы ты шьешь?
Я не сдержалась, и мы звонко рассмеялись на всю кухню. Когда я набирала свой домашний номер, чтобы предупредить близких, Кауфа все еще тихонько посмеивалась.
В десять вечера мы отправились смотреть фильм. На кассете, крупными буквами, было написано «Eraserhead». Кауфа с щелчком закрыла «карман» кассетника Panasonic NV-2000, нажала кнопку запуска и придвинулась ко мне. Свет от телевизора постепенно заполнял пространство, с каждой секундой все четче выделяя контуры наших ног. Пока Кауфа запускала свой домашний кинотеатр, я успела снять джинсы, расстегнула лифчик и спрятала его под штанинами. Устроившись поудобнее на кровати и положив ногу на ногу, я закрыла глаза и стала ждать свою подругу.
– О чем фильм? – спросила я.
Раздался щелчок. Кауфа присела на кровать и дотронулась до моей пятки. Издав непонятный звук, похожий на сдавленный хохот, я одернула ногу.
– Молодой режиссер и его первый фильм, – начала Кауфа.
Она придвинулась ко мне и поцеловала своими мягкими губами мою шею.
– Ужастик, драма, трагедия.
Я открыла глаза и прищурившись спросила:
– Со счастливым концом?
Улыбнувшись, Кауфа ответила:
– Очень на это надеюсь.
Только на следующее утро я поняла, насколько странным и ужасным оказался этот фильм. Пугающим, потусторонним, понурым. В голове запечатлелась грибовидная девушка, младенец вопил, а умалишенная улыбка хозяина одной семьи коварно следила за ходом моих мыслей.
– Гадость та еще, – фыркнула Кауфа.
Я взяла бутерброд с яйцом, понюхала его осторожно, и спросила подругу:
– Ты хорошо спала?
– На удивление, – сказала Кауфа. – Отрывками помню свой сон, но это был не ужастик.
Еще раз понюхав бутерброд, я поинтересовалась:
– Что же в нем было? В твоем сне.
– Если не хочешь, то я съем, – бросила Кауфа.
Пожав плечами, я предложила:
– Разрежем напополам?
Позавтракав, мы по очереди приняли душ и отправились на учебу. Моя подруга ежедневно мылась в шикарной ванне. Штора, закрыв которую я оказалась в помещении класса люкс, крепко держалась на блестящих кольцах тяжелого стального прута. «Я бы здесь жить осталась», – подумала я. Смочив тело, я растерла себя жидким мылом и включила хороший напор теплой воды. «Волосы мыть не буду», – озвучила в голове свои мысли. Долго задерживаться в темноте не получалось. На секунду закрыв глаза, я не своей волей воссоздавала детали нового сна. Ужастик отзывался в основе моего сценария, где, как и обычно, меня ждало черное и теперь уже мерзко смердящее пианино. «Отголоски фильма, как же», – вздыхала я.
На этот раз все происходило до крайности нелинейно и было четкое ощущение, что кто-то меняет изложение реальности на ходу. Жонглирует группами, подменяет детали и вносит изменения в общности.
Я стояла и читала книгу. Не сидела, не лежала, а именно стояла, что было для меня необычно. Мой взгляд был прикован к одному единственному слову, но в то же время я читала соседние строки. Быстро, не улавливая смысла, как бешеный сейсмограф во время толчков земной коры, я перелистывала страницы, в центре которых значилось одно единственное слово «Люк». От этого слова веяло чем-то дурным, голова переставала думать, и, казалось, что я должна была закрыть эту книгу и пойти дальше. Заставить себя проснуться и в очередной раз пообещать себе не смотреть ужасы. «Здесь нет помощи, – пришло мне в голову. – Столько снов, а помощи нет». В страхе потерять рассудок и больше не проснуться, я произнесла центральное
