Фина - Степан Васильевич Бердинских
Мне нравились черные ресницы Кауфы, красные губы и румяна на щечках. Взгляд ее был уставшим. Иногда я спрашивала ее: «ты устала?», на что получала в ответ: «нет, что ты, почему ты так решила?». Походка ее была медленной, плавной. Ходила она в «одних и тех же» черных колготках. Конечно, она их меняла, по крайней мере, пахло от нее приятно, да и сама она была аккуратной девочкой. Плотные ноги, короткие красивые пальцы, приятно невысокого роста.
Воздушный шар. Да, вы не ослышались. Он становится мягким и приятным на ощупь, когда полежит в одиночестве какое-то время. Его стенки станут чуть сморщенными, прежняя игривость и солнечная улыбка уйдут, а на смену им, не в сторону проигрыша и негатива придут новые черты воздушного толка. Думаю, глупо сравнивать такое, но обнимать Кауфу и гладить чуть рыхлый воздушный шар можно с одними и теми же эмоциями. Что значит «можно»? Так, как делают другие. Так, как нужно и что возносится к идеалистическим установкам. Можно закрыть глаза и, задержав дыхание, начать думать о беззвучном звуке, а затем, с порывом и быстротой трясогузки включить все свои рецепторы и выразить наслаждение голосом, дыханием, объятиями или же поцелуями. Бесконечными, долгими, ставящими под сомнение временные рамки, снимающими ограничения и барьеры.
Доев сандвич, я вернулась за книги. Учебное время подходило к концу.
После уроков я догнала уходящую к остановке Кауфу и предложила ей встречу на сегодня.
– Ты со мной на автобусе поедешь? – спросила она, замерев от счастья.
Кивком головы я дала согласие и предложила своей подруге присесть на лавку под столбом с расписанием и маршрутами троллейбусов и автобусов. Мы ждали номер «А15». Это были светло-коричневые и пузатые малютки. Их легко можно было назвать как автобусом, так и вытянутым автомобилем. Водители «А15» автобусов умещались в крохотной будке, иногда ворчали и кнопкой в центре руля обрушивались на других участников дороги. Получалось так: «бип-бип-бип!». Редко можно было услышать просто «бип!». Не тех кровей были водители автобусов «A15».
Люди один за другим прибавлялись и смотрели вдаль, надеясь увидеть свой номер на лобовом стекле автобуса. Первым был автобус «D8». Какой путь держал он – я не знала. Слышала только, что по городу их всего пару штук и людей в них совсем мало бывает. Это были темно-оранжевые длиннющие тихони, которые могли запросто проехать любую остановку, а водитель при этом даже глазом не моргнет, будто не видит тебя, а только следует своему, неведомому никому маршруту.
Когда двери нашего пузатика открылись, из него, как из спелого стручка гороха вылетели люди и каждый последовал своему маршруту. Кто просто встал и смотрел куда-то вверх, будто считал облака. Странный дедушка с палочкой резво засеменил в сторону магазина детских игрушек. Деловитого вида молодой человек поправил очки в толстой оправе, убедился, что ремень плотно сидит на штанах и, медленно доставая из кожаной папки важный ему документ, направился вдоль главной дороги.
Мест, к большому сожалению, не осталось. Кауфа взяла мои пять пфеннигов, добавила пять своих и передала их водителю, со словами: «два билета». Водитель молча взял деньги, поместил их в специальную прорезь и вновь повернулся назад за новыми монетами своих пассажиров. Кауфа шепнула мне что-то на ухо и направилась к задним поручням. Я последовала за ней. Всю поездку, а дом Кауфы находился в семи километрах от школы, мы стояли и молча смотрели в окно. На третьей остановке я осторожно провела своим мизинцем по кисти своей подруги. Она не среагировала, но как только я вновь заскользила рукой по поручню в сторону ее руки, Кауфа повернулась ко мне лицом, и, улыбнувшись, поймала мой мизинец и всю дорогу не отпускала его. Я ощущала холод ее тела через фаланги и согревала ее своим теплом, отдавая его и вновь восполняя, как будто это любовь. Автобус затормозил, и мы вышли на улицу.
Знала ли я что такое любовь? Не кто-то, не он, ни она, не они, а я? О нет, но я познавала. Сегодня одно, завтра другое. Приходит одна, уходит другая. Где же она? Эта любовь.
Кауфа нажала на кнопку с цифрой «5» и дверь с грохотом закрылась. Жила Кауфа на самом высоком, отдаленном от земли этаже. Дома нашего города были рассыпаны так, будто кто-то высыпал рис из мокрой тарелки в кастрюлю, а затем глянул, что осталось на дне этой тарелки. Некоторые участки были сплошняком усеяны и даже просочиться машинам было сложно. В пятистах метрах от такой кучи домов могло стоять одинокое жилище, где хоть поле футбольное засыпай, а соседи этого крова уже устроили себе огороды, возвели закрытые парники и установили заборы.
Два щелчка в замке и нас встретил кот по имени «Кот». «Сама не знаю, но имени ему никто так и не дал. Это странно?» – сказала Кауфа, когда я впервые пришла к ней в гости. Тогда я ничего не ответила, а лишь погладила кота по спине и почесала его за ухом. В ответ услыхала еле заметное урчание.
– Ты одна дома? – спросила я Кауфу.
Сняв черные туфли, Кауфа ответила:
– Родители уехали на дачу. Горевать ли мне?
Мы прошли на кухню. Я уселась на стул возле батареи и уставилась в окно. Кауфа, заваривая чай, продолжила:
– Мама вообще хочет переехать и жить там. Здесь она чувствует себя некомфортно. Городская суета, машины, воздух, шум за окном ночью. Понимаешь?
Оторвав взгляд от быстро шагающего мужчины в спортивном трико, я отозвалась:
– Не знаю. Родилась я здесь и в деревне никогда не была.
– Совсем-совсем?
– Да, так. Тебе странным это кажется?
Кауфа поставила блюдце с печеньем на стол и, открыв холодильник, спросила меня:
– Может, ты есть хочешь?
Я мотнула головой.
– Фина?
Тут я опомнилась, что Кауфа меня не видит.
– Нет, нет, спасибо. Я дома поем. Меня устроит чашка чая.
Закрыв холодильник, Кауфа сняла с плиты чайник и разлила воду по кружкам. Затем она взяла небольшой кувшин и залила туда кипяток.
– У меня только черный.
Я задумалась.
– Чай? – спросила я.
– Чай, – улыбнулась Кауфа.
Ближе к семи вечера, после игры в дартс и близости при задвинутых шторах, я засобиралась домой.
– Уже уходишь? – произнесла Кауфа.
Моя подруга лежала на краю дивана и поправляла свои черные длинные волосы. «Мне бы
