В канун Хэллоуина - Маргарита Шелест
Наконец добравшись до квартиры, бросив сырую и грязную одежду на пол, у нас не оставалось сил даже поесть. Я смутно помнил, как упал в кровать, и через секунду уже был в царстве Морфея.
Мы проспали весь следующий день, и только под вечер квартира стала потихоньку оживать, в комнатах загорелся свет, а из кухни заструился аромат незамысловатой еды. Такой ритм жизни был для нас обычным делом: мы жили ночью, спали днём. Меня это абсолютно устраивало. Я всегда любил ночи. Мне казалось, что под покровом тьмы мир чище, спокойнее, нет суеты, тишина, Луна и небо. Именно ночью отдыхает душа от бешеного ритма дня, от людей, притворства и лицемерия. Ночью рождаются планы и надежды и возвращаются воспоминания. В этом есть что-то манящее и чарующее. Под тёмным покрывалом ночи, которое затягивает и укутывает в свои сети, ты можешь вспомнить то, что давно похоронено внутри под толстым слоем безразличия, сарказма и времени.
Когда стрелки отмеряют полночь, свет в окнах соседних домов гаснет, и всё вокруг погружается во тьму, ты остаёшься наедине с мыслями, которые уносят далеко в прошлое, к тем людям, которых уже давно нет с нами, но ещё живут в сердце. Днём такой магии нет. Под покровом ночи же ты можешь погрузиться в воспоминания, как в тёплое парное молоко, грустные, но такие родные и светлые прошедшие дни.
Когда Луна заливает холодно-синим светом в окно, а во рту уже горчит от сигарет и кофе, тогда мы становимся настоящими. С той болью, которую прячем днём от чужих глаз. Именно тогда мы готовы признать свои ошибки и поражения, то, в чём мы можем признаться только ночи. Днём мы прячем эти скелеты подальше в шкафы, под семью замками, такие вещи люди забирают с собой в могилу. Только ночь знает секреты, и она верно хранит их веками, унося куда-то в холодную, далёкую, бесконечную Вселенную и храня их между звёзд. Тьма не даёт советов, не обсуждает, не насмехается, она просто слушает и забирает с собой в ледяную черноту Вселенной. Ты к этому приходишь не сразу, постепенно, к этому приучает жизнь, к этому приучают день за днём окружающие.
Всю следующую ночь мы писали очерки амулета, срисовывали символы и в поисках их расшифровки рылись в записях и заметках, которые собирали несколько лет. Уже в первые часы было понятно, что работы хватит на месяцы вперёд. Если верить словам Дейва, а я ему верил, к нам в руки попал уникальный артефакт, который может не только вершить судьбы, но и открывать другие миры. Древние миры, намного древнее нашей Вселенной, и сейчас в тёмной, вязкой, межгалактической субстанции они ещё живы и ждут, чтобы поглотить таких, как мы, фанатиков идеи. Миры, не подвластные ни нашему разуму, ни нашей науке. Миры древних.
На вечернем обсуждении было решено пока остаться тут, по крайней мере, на месяц, два-три, ибо именно в этом захудалом городишке, на краю света, окружённом непроходимыми лесами и уже почти стёртом с современных карт, последние несколько лет жила семья, владеющая амулетом, и все документы и обстоятельства, которые были с ними связаны, тоже не уходили за границы города. К тому же тут мы не привлекали внимания, представляясь журналистами, которые пишут о здешних местах. Местные жители в большинстве своём были уже люди далеко преклонного возраста, которых данный ответ весьма устраивал и даже вселял уважение к столь ответственному труду.
Весь ужас не заставил себя ждать, приближение его я чувствовал каким-то седьмым чувством. Сначала я хотел думать, что вся атмосфера осени и ночи, проведённой на кладбище, просто осела в моём подсознании, но время всё шло, а оно не проходило, а только нарастало. К сумеркам накатывала волна беспричинной паники, холодный ужас расползался по спине от обычных стуков дождя в окно.
Начиналось всё относительно безобидно, мы стали просыпаться в три ночи. Резко, как по таймеру, мы просыпались и видели, что стрелки часов замерли на трёх часах, а Луна льёт свой холодный, бесчувственный, враждебный синий свет в окна. Он был похож на некую вязкую, тягучую субстанцию, которая разливалась по округе, пожирая всё на своём пути.
Первые несколько дней я не придавал этому значения, тем более что потом я благополучно засыпал, но комфорта это не прибавляло. Через несколько дней к пробуждению прибавилась та тревога, которую я чувствовал с наступлением темноты по вечерам. Я стал ловить себя на мысли, что, просыпаясь, я боюсь открывать глаза, страх сковывает всё тело, каждую мышку, каждый мускул, и было чёткое понимание: если мне будет нужна помощь, я не смогу даже двигать языком. Последнюю ночь я лежал с закрытыми глазами, скованный безумным животным страхом, и просто ждал, зная, что после четырёх утра мистическим образом страх уйдёт, уступая место сну, и я благополучно вернусь к Морфею.
Но на этот раз утро облегчения не принесло. Когда утренний свет уже освещал город, я не спеша спустился на кухню, где обнаружил Дейва в ужасающем состоянии: было видно, что он не спал или спал всего часа два. Под красными глазами огромные синие ореолы, зрачки расширены как у сумасшедшего, сбежавшего из психушки, волосы взъерошены. С кружкой уже давно остывшего кофе он сидел за столом, на котором лежал амулет.
— Он
