Нина Воронель - Готический роман. Том 2

– Сириус – это звезда. Она очень далеко, много-много миллионов километров от нас, мы можем увидеть только ее свет.

– Так попасть туда нельзя? А я думала, это город или страна, потому что они все упали на колени, протянули руки к той, что спивала, и замяукали, як котята: «Открой нам дорогу на Сириус! Дорогу на Сириус!» И булы таки, шо плакалы. Потом на нас снова надели повязки и повели вверх по ступенькам. Не успели мы выйти в парк, как Марта велела, чтобы мы скорей бежали переодеваться в обычную одежу, а то опоздаем к завтраку. На завтрак каждый должен принести свою тарелку, кружку и ложку, и не дай Бог перепутать. Так Марта взяла для нас из дому. Фройляйн Юта говорит, что это против вибраций, – чтоб космические вибрации разных людей не смешивались. На завтрак дали овсянку без ничего и воду с лимонным соком. После завтрака Клаус сказал, что он голодный, но мамка его как заорет, – он должен думать не про еду, а про щось инше, не помню, про що. Так ему ничого больше не дали и послали в овощной склад помогать фройляйн Юте складывать в мешки картошку, морковку и свеклу, чтоб наутро их везти продавать на рынок. Работа грязна и тяжка, не для мене, но я ж пообицяла. Пока мы мешки те таскали, фройляйн Юта все рассказывала, как ей было тяжко цельный день стоять в аптеке среди чужих. Там у ней в душе была тоска, шо она совсем одинокая и никто ее не розумиет, а тут она среди своих, которые избранные и знают истину.

– И она открыла вам эту истину? – хоть нужно было спешить, Инге не смогла удержаться от вопроса. При всей невероятности рассказа Хельки в нем была простота и подлинность, возможная только в устах очевидца.

– Может, она хотела открыть, но я не поняла, она так быстро говорит, и все артикли у меня в голове перепутались. А главное, я очень устала. Мы работали до самого ужина, была только коротка перерва на обед. Ни в ужин, ни в обед ничего путного не дали, ни мяса, ни рыбы, а так – один суп с овощей да ще овощи пареные и опять воды с лимонным соком для очистки организму, чтоб он лучше принимал вибрации. После ужина сразу погнали в общий зал на занятия. Там выступал один, гладкий, красивый – не можно, чтоб он с одних овощей и лимонной воды такой стал. И утром на той гимнастике возле секвойя я его не видела, он небось еще спал. Он долго говорил – про грязный мир и про ихнюю миссию, чтоб им всем очиститься и стать как чиито диты.

– Дети Солнца, – догадалась Инге, вспомнив название секты в Карштале.

– Ну может, Диты Сонця, – согласилась Хелька, – я не все у его поняла, та й глаза у меня весь час слипались с устатку. Но все другие слушали и в тетрадки записывали, а потом он их вызывал к столу и проверял, кто что запомнил. А когда тот гладкий пан кончил их проверять, было уже совсем темно и я думала, мы пойдем спаты. Тем более нам сранья утром надо было успеть на ту машину, что мешки на рынок возит. Но они не стали расходиться, а построились в три ряда, и вперед вышла та певица, что утром пела про Сириус. И все стали петь хором. Они пели стройно, но не так хорошо, как мы с Клаусом. Марта нас все толкала, чтоб мы к ним приединились, но мы побоялись – вдруг они услышат, как мы поем, и не захотят нас отпускать. Когда они перестали петь, нам опять велели надеть саваны, потом завязали глаза и повели в тот подвал. Мне было трудно идти, я весь час спотыкалась и два раза упала, пока нас опять привели у ту зеркальну залу. У той зали систи не можна, можна тилькы стояты, а в мене нога разнылась барзо и надо було систы – нехай на пол, абы систы, але они систы не дали, велели стояты полукругом и чекать. Я спросила, чего мы чекаем, и фройляйн Юта объяснила шепотом, что мы чекаем, чтоб открылись двери, но когда то будет, никто не знае. Мы чекали очень долго, я уже не розумила, котра годына, как пришел другой красивый пан, не такый молодый, но тоже гладкий, я до тех пор его не видела. Он тоже долго говорил, але сил слушать уже не було. Потом он вдруг махнул рукой и стены затрусылысь, лампочки поотрывалысь та захвылялысь в усих зеркалах. У голови в мене тож усе закрутылось, я даже злякалась, что я упаду в обморок. Но тут одна зеркальна стена разделилась на две, и кажна половина повильно поползла вбок. Оказалось, что то не стенка, а то и есть зеркальна дверь. За дверью было темно-темно, а в зале тихо-тихо. Потом из черного стало выползать билэ пятно, як мисяць у глыбине колодця. Пятно все збильшувалось и збильшувалось, аж поки не стало видно, что то людске лицо, але не живэ, а мертвэ, як повна луна. Билэ-билэ, як маска. А под лицом рука, тоже била, аж сверкае, и в той руци меч. Рука протягнулась вперед, меч стукнул об пол и сверкнул большой сполох, як молния вдарила, а за ней гром. У дивчинки, что рядом со мною стояла, почалася рвота, и мне сделалось дурно, так я когось штовхнула та побигла. Но куда бигти, я не знала, меня ж с завязанными глазами сюда вели. Клаус потом говорил, что я чегось кричала, а меня держали за руки и не пускали. Но я ничего того не помню…

Голос Хельки сорвался на полуслове, и Инге воспользовалась перерывом, чтобы глянуть на часы. Ужас, – до начала экскурсии почти не оставалось времени, а надо было еще поесть и уладить кое-какие мелочи.

– Слушай, Хелька, может, ты мне в другой раз доскажешь?

Но искалеченная лапка Хельки вцепилась в ее рукав, и не было сил ее оттолкнуть:

– Не уезжайте, не бросайте меня. Я боюсь.

– Садись-ка в машину, – предложила Инге. – Чем ждать Клауса тут, поезжай лучше со мной. И сама все ему расскажи.

– Нет, мне нельзя, – печально произнесла Хелька, обретая обратно свой добротно выученный немецкий. – Он может меня не послушать и все равно поехать вниз к ней, раз он ей обещал. А я тогда за ним не угонюсь.

Младенец беспокойно заворочался, напоминая Инге, что ей давно пора перестать заниматься чужими делами и подумать о нем.

– Что ж, – вздохнула она и пошла к машине, – может, ты и права. А я поеду, мне пора.

– Но как быть, если она будет заставлять его с ней ехать? – отчаянно крикнула ей вслед Хелька. И протянула к ней свою изуродованную руку, словно пыталась схватиться за последнюю соломинку.

И Инге не выдержала. Прекрасно зная, что ей не следует снова вмешиваться в отношения Марты с сыном, она вдруг сказала, с удивлением вслушиваясь в собственные слова:

– А ты научи его, чтобы он соглашался туда ехать только вместе со мной. А без меня ни за что!

Карл

Напрасно Карл боялся, что Патрик будет возражать, когда он объявит ему о своем решении остаться здесь и дальше с ним не лететь. Как только они приземлились на заброшенном футбольном стадионе километрах в десяти от замка Инге, Карл начал репетировать свою прощальную речь. К тому времени, как они заправили самолет из специально припасенных Патриком канистр, речь уже была полностью готова. Но выяснилось, что все тщательно продуманные им доводы в пользу их неизбежной и взаимовыгодной разлуки были не менее тщательно продуманы самим Патриком. Ему по-видимому вовсе не улыбалась перспектива в случае принудительного приземления оказаться в одном самолете с навязанным ему Рыцарем, настоящего имени которого он не знал и знать теперь не хотел. Ему ни к чему были чужие грехи, с него было достаточно собственных.