Алексей Тарасенко - Бедный Енох

Я огладываюсь по сторонам, ужасаясь мерзости этих созданий. Но даже они почему-то считают себя высшими существами по сравнению со мной:

— Мы здесь нашли свой покой до дня страшного, от того что справедливого, суда, но ты… ты даже здесь, до дня пришествия будешь обитать отверженным и подвергаться мучениям во имя искупления, которого ты не сможешь добиться и даже не сможешь приблизиться к нему ни на шаг!

Пытаясь скрыться от обуявшего меня ужаса я пытаюсь убежать и спрятаться в бесконечных улицах и проулках этого места, но, куда бы я не бежал я все дальше удалялся от выхода, встречая по пути все большее количество отверженных — здешних обитателей, которые, едва меня завидев, сбегались, пытаясь окружить со всех сторон:

— Ты будешь здесь изгой! Навеки! Пока не настанет час расплаты! — шипят они, оскаливая свои вонючие пасти с зубами, похожими на копья — мы будем здесь ждать дня суда, а ты — уже судиться!

Омерзительные твари! Казалось, еще немного — и они разорвут меня на части, но им, увы, нравилось мучить меня, глядя на мой страх и смятение — еще несколько минут и я понимаю, что все мои попытки убежать заранее просчитаны их извращенными умами — и они просто загоняют меня туда, куда им надо, подальше от выхода, туда, откуда я уже не сбегу.

Убегая наугад, постоянно сворачивая от улюлюкающих радостных толп преследующих и загоняющих меня демонов я наконец оказался в большом зале, накрытом стеклянным куполом, в центре которого, прямо под сводом купола висел большой шар желтого света, от которого исходило тепло, которому, впрочем радоваться мне пришлось недолго.

Демоны, повыскакивав изо всех щелей, подняв на своих омерзительных холодных и склизких лапах — забросили меня в самый центр этого шара, внутри которого неведомая сила растянула мое тело, руки и ноги — в стороны, так, что я даже и пошевелиться не мог.

— Вот эта пыточная камера! — закричал один демон, выделявшийся среди всех остальных особой, чрезвычайной омерзительностью вида — которую ты и твои друзья придумали, чтобы поместить сюда самого бога! Вы и город этот построили, и обустроили его, переделав изначальный проект сатаны — чтобы заманить сюда хитростью самого господа, поместить его здесь — и пытать его, чтобы узнать всю его мудрость, и перенять у него все его знания и опыт! Чтобы потом разлететься в своей гордыне по мирам, и создавать новые, лепя их по собственному разумению, для своих похотей и услад, и стать вечными!

— Ты хуже, чем мы все вместе взятые! — закричал другой демон — мы пошли против господа, и честно воевали с ним, а ты и твои друзья хотели хитростью его одолеть, заключить здесь в темницу, а если бы удалось — и убить его! Сатана просто хотел подражать господу, имея в своем подчинении свой кусок земли, вы же — хотели заменить бога собою! И теперь вы прокляты, а ты — более всех остальных, потому что все, что ты тут видишь — плод твоего больного воображения, израненного долгой войной в небесах!

Я поникаю головой, а демоны, все вместе вмиг превратившись в тени, всем скопом набросились на меня, прошивая насквозь мою душу, и истязуя ее.

— Мы покажем тебе все мерзости, которые творили на земле прежде, чем были сосланы сюда самим сатаной! — гремели в моей голове их голоса — мы заставим тебя, давно сошедшего с ума, терзаться, потерять душевный покой и терзаться мучениями души, от чего к тебе вернется память и ты сможешь вспомнив все признаться в своих преступлениях и тем самым обречешь себя на скорый и праведный господень суд! И это будет длиться ровно столько сколько понадобиться для того, чтобы мы добились своего — и еще время! Мы сломаем тебя! Сокрушим! Твоя вина неоспорима и ты должен ее признать!

Мощными громовыми раскатами заиграла органная музыка, пробиравшая меня до самых печенок, и передо мной, одна за другой, сменяя друг друга в бесконечном безумном прыгающем хороводе стали проплывать сцены совершенных демонами деяний.

Я видел войну с ее преступлениями, террор, запугивание, страшные пытки, целенаправленные унижения, изнасилования — все, что не зная о том, кем ведомы, совершали люди, и притом не в порыве гнева, не от желания мстить — если бы это! А со знанием дела, холодно, безэмоционально и очень, страшно и отточено разумно.

— Воооот! — кричат демоны, переворачивая мои внутренности — и я вижу горы изувеченных трупов, о чьих мучениях перед смертью даже страшно было подумать — вооот! — и происходит то, чего я так боялся — я вижу эти самые мучения…

Меня распющивает, будто катком, но после, спустя время, я замечаю что постепенно перестаю реагировать на все эти ужасы, на ходу черствея. Музыка, ужасная, отражающая саму суть страха, отчаянья и ужаса вдруг начинает мне казаться даже привлекательной и по-своему, извращенно, но приятной.

Тогда сила света, внутри которого я был заключен, ослабевает, и я, отпущенный им, падаю на пол зала.

Демоны, вновь вернувшись, превратившись в человекоподобных чудовищ, застыли вокруг меня, глядя мне в глаза удивленными взорами:

— Как интересно! — говорю я им тогда — оказывается, обещанные мне страдания не так уж и непреодолимы? Ваши деяния — логичны и имеют в этом свою прелесть… Ваша музыка — торжественна и привлекательна! Чем вы хотели меня удивить? Убийствами людей? Но чтобы ужасаться им прежде всего надо людей за людей считать, а не за скот, но вы-то их держите за животных!!

— Что вы еще покажите мне? — продолжаю я — Ад с его мучениями? А вы сами его видели? Или рай, потерянный навсегда — с его славой? А в чем прелесть рая? В понимании всего? Но куда это понимание можно применить, когда уже ничего не будет?

Я иду по кругу, наблюдая, как расступаются демоны:

— Мудрость, которую всякий хотел бы стяжать — куда ее можно применить, если ничего нет? И даже если что-то есть — творения и создания — можно ли насладиться мудростью, если творимое тобой не есть твоя исключительная воля?

Демоны, закрывая лица лапами стали отступать от меня, пятясь:

— Мы хотели главного! — я не чувствуя уже ничего стараюсь выглядеть торжественно в соответствии с моментом — и что с того, что мы проиграли? Мы попытали свое счастье, не чужое, но свое! Мы учились — но на своих ошибках! Мы покусились на главное, сотворив главное — мы жили для себя и по совей воле, а не исполняли чужую!

«Что за патетика?» — подумал я еще тогда. Я был похож на актера, с чувством и вдохновением произносящего текст, смысл которого ему оставался непонятным.