Даниэль Клугер - Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи

— Не знаю… — Ребецен ухватилась за руку мужа. — Вдруг закружилась голова… Я… Послушай, Яков, я очень боюсь…

Раввин проводил ее в спальню и уложил в постель.

— Яков, — сказала она тихим, но ясным голосом. — Мне страшно. Может быть, нам не следовало сюда приезжать… Я боюсь. Не знаю, чего именно. Мне порою кажется… Кажется, что за мной следит кто-то очень недобрый…

— Ну-ну. — Реб Яков провел кончиками пальцев по ее покрывшемуся испариной лбу. — Ты просто очень впечатлительная, Шейне. А я-то хорош: наплел тебе каких-то историй. — Он засмеялся. — Вот так-так! Неужели и ты становишься суеверной?

Она слабо покачала головой.

— Дело не в суеверии. Я боюсь преждевременных родов.

— Все будет хорошо, — сказал раввин. И повторил убежденно: — Все будет хорошо. Спи.

Шейна закрыла глаза. Вскоре ее дыхание стало ровным и спокойным. Раввин, сидевший в кресле рядом, облегченно вздохнул. «Надо же, — подумал он с легким раздражением, — как все-таки привязчивы суеверия…» Он осторожно погладил лежавшую поверх одеяла руку Шейны. Красная нитка охватывала тонкое запястье.

Яков-Лейзер поднялся и неторопливо направился к письменному столу. Взгляд его упал на какую-то бумажку на тумбочке у кровати, придавленную тяжелой ножкой подсвечника. Он осторожно вытащил бумажку — это оказался вчетверо сложенный лист. Развернув его, реб Яков обнаружил странный текст, написанный по-еврейски, но с с несколькими грубыми ошибками. Он прочел с возрастающим неприятным удивлением:

— «Три женщины стоят на утесе. Одна говорит: „Ребецен Шейна-Фрума больна“; другая говорит: „Нет, здорова“, третья говорит: „И да, и нет“. Если мужчина причинил тебе это зло, пусть выпадут его зубы и волосы; если женщина — пусть отвалятся ее зубы и груди. Как у моря нет пути, у рыбы и муравья нет почек, — так да не будет у ребецен Шейны-Фрумы ни сглаза, ни слабости. Ибо от племени Иосифа она происходит…» — Реб Яков громко хмыкнул и тут же покосился на спящую жену: не проснулась ли? Убедившись, что нет, дочитал:

— «Как излечился от своей болезни Хизкия, царь иудейский, так да излечится ребецен Шейна-Фрума силою Божией, проистекающей из знака алеф-гимель-ламед-алеф[10]!»

— Ну и ну… — растерянно пробормотал раввин. — Ну и ну…

Он положил записку-заговор на место, подошел к письменному столу, сел в кресло. Раскрыв Тору — следовало подготовиться к чтению в эту субботу очередной недельной главы, — реб Яков пробежал глазами первые стихи и вздрогнул. Строчки заплясали перед глазами. Тора раскрылась на книге «Берешит»[11], а строки, на которые упал рассеянный поначалу взгляд раввина, гласили: «И родила Рахель; и роды ее были трудны… И было, с выходом души ее… И умерла Рахель, и погребена по дороге в Эфрату, он же Бейт-Лехем… И поставил Яков памятник над гробом ее…»

— Нет… — прошептал он. — Нет, это совпадение… Кажется я тоже становлюсь суеверным. — Он оглянулся на спящую жену и поспешно закрыл книгу.

Ребенок родился точно в срок. Роды принимала яворицкая повитуха Шифра — опытная и знающая. Но увы — в тот самый миг, когда между широко и беспомощно расставленных ног ребецен Шейны появилась покрытая кровью и слизью головка младенца, роженица, до того лишь негромко постанывавшая, издала вдруг душераздирающий вопль и замолчала. Шифра взглянула ей в лицо — и увидела быстро стекленеющие глаза.

На восьмой день — всего лишь через день после окончания шиве[12] по несчастной Шейне-Фруме, дочери Бейлы-Малки, — мальчику сделали обрезание. Раввин назвал сына Хаим — счастливое имя, обещающее обладателю долгую и здоровую жизнь.

Реб Яков остался молодым вдовцом. Не искал себе новую жену, весь ушел в изучение Торы и Талмуда, комментарии великих мудрецов прошлого, респонсы и пасуки мудрецов нынешнего поколения, — но ребенок требовал присмотра. Конечно, это было чрезвычайно трудно — успевать и на службу в синагогу, и в хедер (рабби Яков учил пятерых местных мальчишек). Так, в печали и свалившихся на него заботах, прожил молодой раввин год. В рыжеватой его бороде заблестела седина, глаза потухли и ввалились, и сам он весь словно бы высох за это время. Лицо потемнело, а высокий лоб навсегда прочертили скорбные складки. Кроме того, раввин взял за обыкновение по окончании вечерней службы не спешить сразу домой к сыну, а находить какое-нибудь дело здесь. То он скрупулезно разбирал какой-либо спор — причем делал это с гораздо большей тщательностью, чем того требовала суть дела. То вдруг раскрывал том Талмуда и погружался в чтение первого попавшегося трактата так, что словно забывал о течении времени. И это даже нравилось яворицким евреям: они были довольны, что их раввин, Яков-Лейзер Гринберг, приводит огромное количество цитат при решении любого вопроса и что он так много времени уделяет учению.

Только Тевье, старый синагогальный служка-шамес, всегда запиравший синагогу и потому последним провожавший раввина, знал: когда раввин уверен, что его никто не видит, он не читает книгу, а просто смотрит куда-то в сторону. И губы его беззвучно шепчут чье-то имя.

Однажды, когда раввин в очередной раз задержался в синагоге (мальчик, как всегда, оставался на попечении старой повитухи Шифры, соседки), Тевье сказал ему:

— Извините, что я, может быть, вмешиваюсь не в свое дело… — При этом он смущенно вертел в руке ключи от синагоги. — Я просто хотел дать вам совет… Только не обижайтесь, реб Яков, обещайте, что не обидитесь…

— Обещаю. Я не буду обижаться. — Раввин устало улыбнулся. — Что ты хотел мне посоветовать?

Ободренный его улыбкой, шамес сказал:

— Видите ли, рабби, уже больше года как ребецен Шейна, светлая ей память, оставила этот мир. Вам одному с ребенком трудно. За ним ведь нужен глаз да глаз… Женский глаз, я имею в виду… — Тут он снова смутился. Раввин молча смотрел на него. Меньше всего ему хотелось, чтобы кто-то посторонний касался этой темы. Но обрывать старика ему тоже не хотелось: в конце концов, шамес не думал его расстроить.

Видя, что раввин не прерывает его, Тевье решился продолжить:

— Вот, я… мы тут думаем: как мужчине справляться и с хозяйством, и с годовалым дитем? Ну, так, может, найдете какую… Ну, прислугу, что ли. Какую-нибудь женщину, добросовестную, чтоб полегче было…

Лицо раввина застыло.

— Спасибо за внимание ко мне. — Он старался говорить вежливо и спокойно. Это получалось с трудом. — Спасибо, Тевье. Возможно, я действительно найму женщину. И даже наверное. Но сейчас — извини, мне нужно домой. Мальчик целый день был под присмотром Шифры, а она уже далеко не первой молодости. Наверняка устала. Так что я пойду. — Он быстро шагнул в сгустившуюся тьму осеннего вечера.