Даниэль Клугер - Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи

Рассказ третий

ХЛЕБ И СОЛЬ

Тело ее не так светилось, как у прочих: внутри его виделось что-то черное.

Теплым летним вечером, вскоре после захода солнца, но задолго до того, как темнота упала на крыши домов, в местечко Яворицы въехала коляска, в которую была запряжена пара сытых гнедых лошадок. Коляска принадлежала габаю здешней синагоги Аврому-Ицхаку Фишеру, он же сидел на козлах и с нескрываемым высокомерием смотрел на высыпавших навстречу яворицких евреев. Что же до его пассажиров — молодого виленского раввина Якова-Лейзера Гринберга и его жены Шейны-Фрумы, — то они были немало смущены внезапным и неприкрытым вниманием. Габай, несмотря на неприступный свой вид, понял их состояние и счел нужным объяснить:

— Реб Яков, — сказал он, повернувшись к раввину, — вы не стесняйтесь. Просто Яворицы долго оставались без раввина. Как старый Шмуэль Коган умер — а тому уже без малого три года прошло, — так никто и не приехал.

— Почему? — поинтересовался Яков-Лейзер.

Габай пожал широкими плечами.

— Кто его знает, — уклончиво ответил он. — Может, не хотели в такую глушь забираться. Может, еще что-нибудь. Не могу сказать. Мы писали многим. Вот, и учителю вашему в ешиву[5] «Симхэс-Тойрэ» написали — так он нам посоветовал вас просить. Сказал, что вы сразу же согласились. Правда?

— Правда, — ответила за мужа ребецен Шейна. — Мы с мужем решили: нехорошо, чтобы столько евреев, да еще в наше опасное время, ходили за десятки верст по всякому поводу.

Авром-Ицхак одобрительно кивнул и замолчал, вновь уставившись на дорогу.

Через какое-то время коляска остановилась у большого двухэтажного дома на краю местечка, рядом с рекой Долинкой.

— Вот здесь, рабби, — сказал Авром-Ицхак, слезая с козел и обматывая вожжами облучок. — Теперь это ваш дом. Дай вам Бог счастья в его стенах. Располагайтесь. Если что-то понадобится — зовите, не стесняйтесь, я живу через два дома. А пока — пришлю кого-нибудь, помогут вам распаковаться и занести вещи. И не волнуйтесь, дом прибрали к вашему приезду, где надо — подремонтировали. Крышу обновили. В общем, дай вам Бог счастья и здоровья на новом месте. — Он еще раз кивнул раввину и ушел, оставив новоприбывших одних.

Раввину Якову-Лейзеру Гринбергу было двадцать три года, ребецен Шейне-Фруме — двадцать. Реб Яков получил известность еще совсем молодым человеком — в восемнадцать лет он написал удивительную по глубине и аргументации книгу «Хазак Маген», посвященную разбору некоторых галахических постановлений знаменитого «Магида[6] из Брод» — галицийского раввина Шломо Клугера[7], возглавлявшего общину города Броды и вступившего в активную дискуссию относительно набиравшей популярность машинной выпечки мацы. Несмотря на высокий авторитет бродского раввина, рабби Яков оспорил его аргументы, по мнению многих — вполне обоснованно. На этом дискуссия, безусловно, не прекратилась, она продолжалась много лет, уже и после смерти р. Клугера, по всему еврейскому миру. Но книга Гринберга вызвала большой интерес у многих раввинов, особенно в Литве, а самого молодого раввина теперь иногда называли не по имени или фамилии, а по названию его трактата — «Хазак Маген», что вполне соответствовало старой еврейской традиции[8]. В то же время раннее его выступление и ранняя популярность вызвали у многих ревность и неприязнь, что сыграло не последнюю роль в его решении уехать из Литвы в небогатое украинское местечко Яворицы.

Как раз сейчас, когда они приехали, ребецен Шейна была на седьмом месяце беременности. Появления первенца они ожидали с некоторым страхом — вполне понятным, потому что это ведь именно первенец.

Впрочем, первые дни жизни в Яворицах четы Гринбергов прошли в хлопотах по обустройству, поглощавших все свободное время. Соседи помогали им охотно. Тем не менее раввин видел, что к ним приглядываются — внимательно и даже настороженно, и временами Яков-Лейзер чувствовал себя чуть неуютно. Его и смешило, и раздражало отношение яворицких евреев. Однажды, придя из синагоги домой и войдя в гостиную, он сказал жене с нервным смешком:

— Знаешь, о чем меня спросили сегодня после ма'арив? После вечерней молитвы?

Шейна, сидевшая в углу в кресле и обшивавшая кружевом пеленку для будущего ребенка, оторвала взгляд от рукоделья и вопросительно посмотрела на Якова.

— Меня спросили, знаю ли я способы обнаружения чертей. — Он засмеялся. — Можешь себе представить?

— Надо же! — Шейна улыбнулась и покачала головой. — И что ты ответил?

— Попытался объяснить, что в наше время не стоит принимать всерьез рассказы о нечисти, — ответил молодой раввин. — Объяснил, что все эти рассказы об ангелах-мучителях — мал’ахей-хабала — следует рассматривать как яркие образы, аллегории, к которым прибегали великие пророки и наши мудрецы, да будет благословенна их память, для того чтобы яснее донести до нас свои речи.

Шейна кивнула головой и вновь принялась за шитье. Яков-Лейзер некоторое время рассеянно следил за ловкими движениями ее тонких пальцев.

— И знаешь, что мне сказали в ответ? — спросил он. — Для начала мне прочли целую лекцию об этих самых способах.

— Правда? — Похоже, ребецен заинтересовалась. — И что же это за способы?

— Ну, во-первых, можно с вечера тонким слоем рассыпать возле кровати пепел. И наутро он окажется весь истоптан следами наподобие птичьих, но гораздо крупнее. Как известно, у чертей вместо ног — птичьи лапы. — Раввин говорил с нескрываемой иронией. — Вот наличие следов как раз и будет доказывать, что в доме ночью побывали черти… — Он снял длиннополый сюртук, повесил его на спинку стула. — Впрочем, это еще не все. Есть способ куда более действенный. Нужно взять кошачью плаценту, сжечь ее, а из золы приготовить мазь. Этой мазью помазать себе веки. И тогда можно увидеть всех чертей, которые снуют вокруг каждого человека… Вообще, я узнал очень много нового. Например, что деньгами для чертей служит чесночная шелуха… — Он устало протер переносицу. — А потом рассказали про какого-то балагулу[9] по имени Хаскель, которого, якобы, черти донимали так, что все продукты, которые он перевозил, портились или скисали. И что покойный рабби Фишер помог ему мудрым советом, так что балагула благополучно избавился от чертей. Боже, какая чушь… Я и не думал, что в наше время могут существовать такие дремучие суеверия… — Яков качнул головой. — Напишу-ка я письмо рабби Авишаю. Честно говоря, даже не знаю, как с такими людьми разговаривать… — Он рассмеялся. — Да, а еще, когда я сказал о том, что чертей не бывает, местный корчмарь — Мойше, кажется… Да, так вот он сказал, что есть неоспоримое доказательство моей неправоты. Я просил: что за доказательство? И он ответил: «Черти рвут субботние сюртуки у благочестивых евреев». Представляешь? И все тут же согласились с ним, что, мол, да, это чистая правда. Мойше уверял меня, что вот, например, его собственный субботний сюртук выглядит так, будто он в нем камни таскает. А на самом деле он этот сюртук только по субботам и надевает… — Яков раздраженно заходил по комнате. — Вчера одна женщина попросила меня написать ей амулет от дурного глаза. Позавчера возчик Пинхас попросил для своей беременной дочери амулет против Лилит, с именами охранительных ангелов. Ну, как я могу написать такой амулет? И я объяснил ему, что Лилит — это символ злого начала в человеческой душе. Думаешь, он мне поверил? Как бы не так. — Реб Яков остановился посреди комнаты, подняв голову и уперев руки в бока.