Виктор Песиголовец - Деяния ангелов

— Как, как? — не понял я. И, бросив пачку сигарет на журнальный столик, уставился на девушку. — С каждой минутой ты меня все больше поражаешь!

— Так, может, мне не нужно рассказывать о своей задумке? — потупившись, спросила Вива. — Раз это тебя так напрягает…

— Да нет уж, продолжай дальше! — рявкнул я и, улыбнувшись, сложил руки на груди — приготовился слушать.

— В Европе возникнут две новые страны, — не очень охотно стала рассказывать Вива. — Их народы имеют общий корень, точнее — это один народ. Народ довольно многочисленный, но до той поры часто гонимый, не имевший свободы и полноценной, независимой ни от кого родины. И вот появится человек, идеи которого вдохновят его соплеменников на борьбу и обретение независимости. Я хочу изобразить этого вдохновителя в зените его славы и величия. Думаю так: он сидит в огромном зале за столом и сосредоточенно подписывает бумаги, а на втором плане стоят главы самых могущественных держав мира. На безымянном пальце левой руки лидера нации — очень приметный перстень с красным камнем, на голове — что-то похожее на шапочку или тюбетейку с бело-золотой вышивкой. Именно такую он будет носить…

Девушка умолкла и посмотрела на меня со смущенной улыбкой. Я ободряюще пожал ее пальцы.

— А что случится потом с этим человеком?

— Он останется лидером нации, — продолжила она свой рассказ тихим голосом. — Но лишь духовным, формальным. Ему придется поделиться властью. Каждую из двух стран возглавит президент. Один из них вскоре будет изгнан и поселится в соседней державе, которая его поддерживала на выборах.

Я не знал, что мне делать: верить или смеяться? Девушка говорила так убедительно, как будто она сама была свидетелем всех этих будущих событий. С другой стороны — все ее слова можно было назвать болезненными фантазиями, бредом…

— Ну, а дальше что? — я подхватил сигареты со столика и стал играть пачкой, перебрасывая ее из руки в руку.

Девушка несколько секунд следила за моими действиями, а затем отобрала у меня пачку и положила ее на край стола.

— В стране, которая изгнала президента, начнется война, в ход которой вмешаются сначала две силы, потом — еще одна. Долгих тридцать пять лет не будет покоя на этой земле. Лишь после того, как придет человек с золотой цепью на шее и кулоном в форме полумесяца, кровь, наконец, перестанет обагрять камни, наступит мир, а позже — и всеобщее благоденствие.

Я лишь вздохнул, глядя на одухотворенное лицо Вивы.

Выкурив на балконе две сигареты подряд, я вернулся в гостиную и сразу задал вопрос:

— Скажи, ты можешь ответить на любой вопрос, касающийся будущего?

— Нет, на все вопросы я ответить не могу, — покачала головой Вива. — Да если бы и могла, то не стала бы этого делать.

— Почему? — удивился я.

— Потому, что нет ничего страшнее, чем знать свое будущее, — твердо изрекла девушка. — Ведь жизнь в таком случае практически теряет смысл.

— Зато человек, зная, допустим, что его ждет беда, сможет ее как-то предотвратить, — не унимался я.

— Не всегда! — резко вскинула голову Вива. — Далеко не всегда! Лучше жить, не зная, что тебя ждет завтра!

Глава пятая

Заканчивался октябрь. Мутные воды безучастно-усталого Днепра замедлили ход, и исчезла дивная музыка плеска волн. Небо потемнело, опустилось ниже, тучи — огромные чугунные болванки — приобрели четкие очертания и висели неподвижно, перестав быть подвластными потокам воздуха. Яркие краски города сильно поблекли, потускнели; серый и грязный, он стал неуютным, полумертвым и сумрачным.

Как же я не люблю позднюю осень — пору неспешной агонии живой природы, готовящейся к приходу владычицы холода, ночи и апатии! Мне больно смотреть на продрогшие от сырого ветра старые тополя и акации, безмолвно обливающиеся слезами редкого тумана и жадно ловящие растопыренными ветвями скудный свет остывшего солнца. Я ненавижу городские клумбы с высохшими цветами — эти заброшенные кладбища летней красоты и безмятежной радости.

Все, кончилась возвышенная жизнь души, началось выживание, наполненное сладкими грезами о грядущем майском цветении и надеждами на возрождение великого праздника природы и солнечной эйфории…

Мы стоим с Ириной на пустынном городском пляже — она почему-то именно здесь назначила мне свидание. У наших ног неслышно несет свои воды Днепр. Перед нами — окутанный белесой дымкой, каменистый, заросший облысевшими кустарниками и деревьями, остров Хортица — гордость Запорожья и его боль.

Ирина смотрит куда-то поверх моей головы и говорит, говорит. Я не узнаю ее — исхудала, потускнела, увяла, как выброшенный на снег цветок. И голос у нее другой, и руки, и глаза…

— Я приехала навестить родителей, мама ведь давно вернулась в Запорожье… И вот захотелось увидеть тебя, попросить за все прощения, — произносит Ирина и, наконец, переводит взгляд на меня. — Ты ведь здорово со мной намучился! Глупая я была, молодая…

Искренность, откровенность и доверчивость этой некогда закрытой, крайне ранимой, а теперь мятущейся, печальной и одинокой женщины, трогают мое сердце. Оно сжимается от жалости к ней и жгучего раскаяния за то, что когда-то я не оправдал ее молодых надежд, не сумел стать тем принцем, которого она придумала себе в сладких девичьих грезах. Правильно сказал Антуан Сент-Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого приручили». Из-за своего легкомысленного отношения к жизни, к людям, из-за эгоизма, ветрености и бессердечия я просто позабыл об этом…

— Прости меня, Ира, — тихо говорю я, и голос мой предательски дрожит. — За то, что не дорожил твоей любовью, за то, что потоптался по твоей душе, поломал тебе жизнь, исковеркал судьбу!

— Ваня, ну что ты?! — на поредевших, не накрашенных ресницах Ирины вспыхивают слезы, а ее лицо искажает гримаса боли. Бывшая любовница хватает меня за руку и крепко сжимает ее. — Твоей вины в том, что я теперь бесплодна, нет. Ты ведь не посылал меня на искусственные роды, не наказывал делать аборт… Это были мои решения. Таким способом я хотела тебе досадить, причинить страдания… Ну, и поплатилась за это…

Я не могу согласиться с ее словами, отрицательно мотаю головой и почти кричу:

— У тебя не было бы оснований поступать подобным образом, если бы я тогда вел себя иначе — проявил чуткость и внимание, не поскупился на любовь и нежность!

Слезы тонкими ручейками текут по худым щекам Ирины и заливают ее искусанные губы — она беззвучно рыдает. И сердце подсказывает мне, что впавшая в жуткую депрессию женщина плачет сейчас вовсе не из жалости к себе, это слезы облегчения — я только что освободил ее от гнетущего чувства вины, взяв на себя всю ответственность за те ошибки, которые она совершила.