Мишель Цинк - Хранительница врат

Внезапно я замираю, так и не успев сесть в седло. Вода, провиант и одеяла поедут на крупах коней, но кое-что я предпочитаю везти сама. Развязав вьючный мешок Сарджента, я роюсь там, пока не нахожу лук и колчан со стрелами и маминым кинжалом. Тот факт, что нож этот некогда использовала Элис, чтобы уничтожить защитные чары, которыми мама окружила мою комнату, ничуть не омрачает уверенности, которую клинок придает мне сейчас. Ведь до того, как им завладела Элис, он принадлежал моей матери.

А теперь мне.

Что же до лука, то я не знаю, придется ли мне пустить его в ход, хотя надеюсь, что мои уроки стрельбы в Уитни-Гроув не пройдут даром, и забота о нашей безопасности не будет всецело предоставлена одному Эдмунду. Повесив лук на спину, я креплю заплечный мешок так, чтобы его содержимое оказалось под рукой.

— Все хорошо? — Сидя в седле, Эдмунд пристально смотрит на мой мешок.

— Да-да, спасибо.

Чувствуя себя куда как увереннее, я вскакиваю на Сарджента.

— А что с каретой? — интересуется Луиза, разворачивая коня вслед за Эдмундом.

Голос его звучит чуть приглушенно.

— За ней придут попозже. Она возвращается в Милторп-Манор.

Луиза хмурит лоб и оглядывается.

— Постойте… мои вещи так и остались лежать на крыше!

— Не беспокойтесь, мисс Торелли. — Голос Эдмунда даже не предполагает возможности спорить. — Все лишние вещи отвезут в Милторп-Манор.

— Но…

Луиза клокочет от возмущения, переводит взгляд с Сони на меня, но под конец понимает тщету споров. Выпрямившись в седле, она пронзает спину Эдмунда взглядами, столь же острыми, сколь настоящие стрелы.

Соня у нее за спиной тайком усмехается. Мы все едем вслед за Эдмундом к деревьям на краю леса. Я наслаждаюсь возможностью посмеяться, пусть и за счет Луизы, но как только мы вступаем с залитой солнцем опушки в таинственную сень леса, что-то в глубине души подсказывает мне: путешествие в Алтус будет чем угодно, но не приятной поездкой.

7

— Ох! Кажется, я уж никогда сидеть нормально не смогу! — Соня, кряхтя, опускается на камень рядом со мной.

Я понимаю, что она имеет в виду. Верховые прогулки для собственного удовольствия не подготовили нас к шестичасовой езде.

— Ну, наверное, через пару дней привыкнем. — Я силюсь улыбнуться, но от боли улыбка выходит похожей на гримасу.

Странный был день. Мы всю дорогу ехали молча, словно загипнотизированные безмолвием леса и мерным покачиванием в седле. Эдмунд ехал впереди: ведь только он знает дорогу.

Глядя, как он заканчивает ставить палатки, что послужат нам убежищем на ночь, я невольно дивлюсь: сколько же в нем энергии. Возраст Эдмунда мне неизвестен, но верный кучер неизменно присутствовал в моей жизни с тех пор, как я была совсем крошкой — и казался очень взрослым уже тогда. Однако весь этот мучительно долгий день он провел в седле и ни разу не пожаловался на усталость.

Я обвожу лагерь взглядом. Луиза сидит, прикрыв веки и прислонившись спиной к дереву. Хорошо бы поболтать с ней хоть несколько минут, но вдруг она уснула? Тревожить ее совсем не хочется.

Я перевожу взгляд на Соню, однако та тоже уже почти спит.

— Если я не тронусь с места, то больше не шевельнусь, — говорю я ей. — Пойду помогу разбивать лагерь.

Бедный Эдмунд! Совсем один в глухом лесу с тремя девчонками и без всякой помощи. Я даю зарок как можно больше делать по лагерю.

— Я тоже пойду. Через минутку. — Сонин голос звучит невнятно от изнеможения.

Соскользнув на землю, она опускает руки на камень и кладет на них голову. Не успеваю я пройти и пяти шагов, как она уже крепко спит.

Подойдя к Эдмунду, я спрашиваю у него, чем мне заняться. Он рад ответить и тут же вручает мне несколько картофелин и маленький ножик, хотя я в жизни даже тоста самостоятельно не приготовила, а картошку до сих пор видела только в печеном, вареном или жареном виде. Однако повертев клубни в руках, я прихожу к выводу, что сами собой они не приготовятся, а потому принимаюсь чистить и резать. Оказывается, даже столь простая задача, как резка картошки, требует сноровки. Раза три я промахиваюсь, но потом вроде бы у меня начинает получаться.

Несколькими часами позже я уже научилась готовить на костре и даже пробовала вместе с притихшей усталой Луизой мыть посуду в реке неподалеку от лагеря. После гибели Генри и того, как сама я чуть не утонула, вода внушает мне почти первобытный страх, поэтому я держусь у самого берега, хотя течение тут слабое.

Уже темно и поздно, хотя точно времени я не знаю. Соня с Луизой отправляются в нашу палатку переодеться перед сном. От костра тепло, на душе мир и покой, и я догадываюсь: это от того, что Эдмунд рядом. Повернувшись к нему, я смотрю, как на лице его пляшут отсветы пламени.

— Спасибо, Эдмунд. — В лесной тишине голос мой звучит громче обычного.

Он смотрит на меня. В свете костра лицо его кажется моложе.

— За что, мисс?

— За то, что поехали с нами, — неуверенно говорю я. — За то, что заботитесь обо мне.

Он кивает.

— В такие времена… — Ненадолго умолкнув, он смотрит в темноту леса, как будто явственно различает опасности, что ждут впереди. — В такие времена рядом с вами должны быть надежные люди. Люди, которым можно доверять. — Он снова переводит взгляд на меня. — Мне нравится думать, что я возглавляю этот список.

Я улыбаюсь.

— Чистая правда. Вы же член нашей семьи, Эдмунд, как тетя Вирджиния и… ну…

Я не могу произнести при Эдмунде имени Генри. При Эдмунде, который любил моего брата, как собственного сына, и заботился о нем. При Эдмунде, который со слезами переживал утрату, но не обратил ко мне ни единого заслуженного упрека.

Взгляд его снова уходит в сторону. Глядя в ночь, Эдмунд вспоминает то, что ни он, ни я не хотели бы вспоминать.

— Смерть Генри почти раздавила меня. А потом, когда вы уехали… ну, казалось, мне уже больше и жить-то незачем. — Взгляды наши встречаются. Я вижу в его глазах боль, столь же острую, как в день после похорон Генри, когда Эдмунд возил меня попрощаться с Джеймсом. — Я поехал в Лондон с Вирджинией только из-за Элис.

— Из-за Элис? — Представить себе не могу, чтобы сестра посылала мне какую-либо помощь.

Он медленно кивает.

— После вашего отъезда она стала совсем нелюдима. Я не видел ее много дней, а когда наконец увидел, то понял: она потеряна. Ушла в Иномирья.

— А потом? — спрашиваю я.

— Увидев ее взгляд, я осознал, что душа ее с каждым днем становится все черней, и понял: вам никакой союзник лишним не будет. Она, быть может, сейчас отделена от вас океаном, но не обольщайтесь. — Он умолкает на миг и глядит мне прямо в глаза. — Возможно, сейчас, в эту самую минуту она среди нас. И представляет собой ничуть не меньшую угрозу, чем когда вы жили под одной крышей. А быть может, учитывая, какая она отчаянная, — и большую.